Сибирские огни, 1988, № 9

Вот каким резким и неожиданным был переход: от сеяния гречихи и потешных игр к торжественным обещаниям стать заступником и разори­ телем неправд. И это не было заведомым лицемерием, хотя обещаний своих он и не выполнил. Нет, он не кривил душой, стоя перед «дарован­ ным ему богом» людом. Он негодовал и обличал по-взаправдашнему, зная о лихоимстве, неправдах, насилиях, но это негодовал не царь, пеку­ щийся о благополучии своей державы, не поборник правды и справедли­ вости,— это негодовал и обличал лицедей, искусный и своеобразный ли­ цедей, который, в отличие от большинства лицедеев, играл не столько для других, сколько для себя и во имя себя. Лицедейство это было выз­ вано к жизни не только собственной его природой, но и его, Ивана, поло­ жением. Человеческое и царское не могли существовать в нем на равных, как единое целое, а уж тем более отдельно, каждое само по себе. Разве возможно быть царем и оставаться при этом человеком — таким же, как все вокруг?! И разве возможно быть только царем, если ты человек?! Или только человеком, если ты царь? Эта мучительная раздвоенность требовала какого-то иного, третьего состояния, которое одинаково удов­ летворяло бы и его человеческое, и царское, не доставляя при этом ника­ ких дополнительных душевных тягот, и этим состоянием стала для него игра, лицедейство. Играл он вдохновенно, упоенно. Входя в роль, надевая на себя личи­ ну, он н^е просто прикрывался ею, он творил, создавал себя в том образе, который принимал, он сливался с ним всем своим естеством, как будто стремился не к перевоплощению, а к полному перерождению. Истинное и ложное, искреннее и притворное никогда не обнаруживали в. нем своих границ. Одно незаметно переходило в другое, сплеталось, связывалось в непостижимый узел. Вот такой лицедей стоял на Лобном месте, и взошел он на него не только, конечно, для того, чтоб разыграть очередную роль. Он взошел на него, чтоб оправдаться, чтоб обелить себя в глазах черни и таким обра­ зом показать, явить себя уже в новом свете. Это было главное и по-на­ стоящему искреннее его желание. Оправдаться, очиститься, доказать свою невиновность — это станет отныне постоянной его заботой, этим бу­ дет он занят всю свою жизнь. Написано в летописях, что, посулив с Лобного места быть судьей и заступником, он и вправду начал сам судить многие суды и разыскивать праведно, но это значит, что в своем стремлении оправдаться, очиститься от «крови сей» он не остановился ни перед чем — даже поправил летописи. Да, все это подкупало чернь, обольщало, восторгало. Когда, в какие времена на Руси был еще такой государь, который вот так выходил к на­ роду и говорил с ним — и о чем?! — о неправдах и лихоимстве бояр своих и вельмож? Дух захватывало от такого, и беды и лиха уже не казались такими лихими, и ярмо, мнилось, не так уж натирало шею. А его усобицы с боярами! Они особенно восторгали. Бояроборец! Не было доселе другого такого государя, который бы так люто ополчался на своих бояр. Истинных причин этих усобиц чернь, вестимо, и знать не зна- ла. Да если бы и знала — все равно! Лишь бы против бояр! Кто против бояр — тот всегда у нее был за правду, тому она всегда готова была от­ дать свою душу. Бояре — средоточие всех зол. Сейчас, когда явился пра­ ведный царь, когда грянул «гром» среди ясного неба, только они, бояре (да и кто же еще?!), были единственной причиной того, что правда, и справедливость, и добро, и благоденствие не царствует на Руси. Вот одо­ леет он бояр... Какое славное оправдание сама сыскала она для себя: вот одолеет бояр! Одолеет — тогда... Тогда свершится все — и то, что она са­ ма себе нагрезила, наворожила, назнаменовала, и то, что ей наобещал, насулил он. Чернь и вправду молилась на него — тут бояре смотрели в корень. МОЛИЛАСЬ! И потом еще добрую сотню лет сочиняла о нем величавые песни, полные затаенного, неизжитого почтения к нему. Глухим, затуха­ ть 39