Сибирские огни, 1988, № 9

дареву державу, и того же году и Полотцко взял. И по том, по грехам Русская всея земли, воссташа ненависть во всех людех, и межусобная брань и беда велика, и бысть мятеж по всей земле и разделение. И збыстся Христово слово: восста сын на отца, и отец на сына, и дщи на матерь, и мать на дщерь, и врази человеку домашние его. И оттого бысть запустение велие Русской земле». Но этого еще нет, оно впереди, оно грядет. Потом, когда это все явит­ ся, когда оно грянет, у него будет и имя, и образ, с которым все это мо­ жет сравниться, а пока есть лишь безобидное слово опричь, что значит— кроме, и отвлеченный образ ада кромешнего. Общее у них только созву­ чие: кромешный — кроме, но потом появится и общий смысл, и действи­ тельный (не отвлеченный!) ад кромешный получит название опричнина, а тех, кому будет отдана на истязание Русь, назовут кромешниками. А что Русь? Что о н а загадывала себе? На что надеялась? Чего ждала? И ждала ли? Ждала. Перемены назревали давно и она давно жила надеждами и ожиданиями. Победоносный поход в Литву только усилил эти ожидания и прибавил надежд. И в самом деле, взятие Полоцка, как когда-то и взятие Казани, было не только большой и славной победой, не только большим и славным свершением, но и своеобразным рубежом, вехой, на которую были уст­ ремлены взоры всей Руси, думавшей: вот, дойдем дотуда, до этой вехи, а там непременно откроется что-то иное, новое, может быть, лучшее. Лучшего она никогда не переставала ждать — лучших времен, лучшей доли,— но это было ожидание вообще, ожидание вековое, неизбывное, подсознательное, которое не загадывало ни рубежей, ни вех. Теперь она ждала сознательно, ждала загаданное, заветное. Давно уже, в ту самую пору, когда Иван, совсем еще мальчишка, тринадцатилетний, выдал на растерзание псарям всемогущего боярского первосоветника Андрея Шуйского, вершившего тогда всеми делами на Москве, вживилась в ее сермяжные головы блаженная мысль, что явился наконец-то государь, который восставит на ее земле правду и справед­ ливость, попранную сильными и злосердными, и загадала она — на нем загадала!— свое избавление и освобождение от вековечного гнета, наси­ лия, бесправия, и ждала этого — истово, свято,— как не ждала, должно быть, второго пришествия. Тогда же начала она рассказывать и о чудес­ ных знамениях, которыми было якобы отмечено его рождение,— о неслы­ ханном дотоле громе, потрясшем землю до самого основания, об ужас­ ных молниях, что сверкали на чистом, ясном небе средь бела дня, хотя родился он ночью. Много еще напридумала она разных чудес и легенд, связанных с его рождением, и повторяла их чаще, чем молитвы. Но больше всего она любила рассказывать и вспоминать о пророчестве казанской ханши, ко­ торая, узнав о рождении Ивана, заявила московским послам: «Родился у вас царь, а у него двои зубы: одними ему съесть нас, а другими— вас!» Думала ли ханша просто досадить русским послам — под стенами Казани как раз стояли московские полки, либо и вправду обладала да­ ром провидения, и кого подразумевала под этим вас — бог весть. Но для Руси все было однозначно: ханша прорицала, а вас — это только их, бояр, сильных, вельможных. Кого же еще?! Вот почему прорицание хан­ ши и производило такое сильное впечатление. Впрочем, не только поэто­ му. В нем удивительным образом сошлось все, что носила Русь в себе, чем жила, чем грезила, что загадывала и ждала, сошлось в одну точку- острие, которое обладало такой проникающей силой, таким воодушев­ ляющим напором, каким не обладали прочие чудеса и знамения. Эти «двои зубы» не сходили с уст, особенно после того, как предска­ занное начало сбываться. Казань взята, татары покорены! Одними зуба­ ми он уже поработал, теперь настала очередь пустить в ход другие. Это­ го Русь ждала, этим ободряла себя и воодушевлялась. Каждая его стыч­ ка с боярами, каждая усобица, прибавляла уверенности, что час сей бли­ зится и второе предсказание казанской ханши скоро сбудется. Вот-и нынче, взбудораженная слухами о новой царевой усобице с 36