Сибирские огни, 1988, № 9

ное, застолье, тогда на столе и сахарные головы, и лимоны, и романея, и мушкатель, и францовское... На торг, в Китай-город, теперь он ездит лишь в сурожский ряд, где торгуют заморским товаром, и даже в иконный и книжный перестал ездить; все теперь у него на заказ, все, как у бояр. По обычаю бояр вот и гостей потчует в горнице, а не в трапезной. Василию тянуться за ним не под силу. Да он и не тянется, не усердст­ вует. Куда ему за ним тянуться, ежели у того — вона! — столешники камчатые, а для Василия рубаха из камки — роскошь. Нет, он тоже не беден и тоже позабыл уже, когда хлебал тюрю и пил худую бражку, но столешники у него пестрядинные и столовая утварь от гончара и медаи- ка, хотя, втемяшься ему этакая блажь, завел бы и он себе серебро. На­ шел бы с чего завести, наскреб бы — не последний, право же, хрен без соли доедает! Жалованье у него — немалое. На том жалованье он и двор держит в исправе, и дворню, и в конюшне у него пяток лошадей. А угощать с серебра ему некого: знатные гости к нему не хаживают. Брат и тот не больно щедр на проведывания. Разве что на пасху да на имени­ ны пожалует. Вот и не тянется Василий к излишней роскоши, не лезет из кожи вон, не мается этой страстью, которая так крепко захватила Андрея, а главное — вот те крест!— ничуть не завидует братнину богат­ ству. Знает он, откуда берется оно. Захоти он, заставь, переломи себя — переломи тот последний хрупкий стебелек добродетели в своей душе, и к нему точно тзк же повалило бы богатство, как валит оно к Андрею. И никто бы не презрел, не осудил, и небеса не содрогнулись бы от его притворно-покаянных молитв и ложного благочестия: когда, в какие времена стяжательство и мздоимство считалось на Руси грехом, поро­ ком?! Когда, в какие времена оно порицалось больше, чем блуд, скомо­ рошество, непокорность?! Он и сам не порицает этого, и потому не толь­ ко не презирает Андрея, но, наоборот, гордится им, гордится, что у него такой брат. И любит его, и чтит, и во всем старается брать с него при­ мер, да вот только одного не может — переломить тот последний стебе­ лек. Не может! Это единственное его достоинство, единственное и по­ следнее, в чем он еще не уронил себя, чем не очернил, не опоганил своей души. Это единственное и последнее, что еще помогает ему справляться с самим собой, помогает утихомиривать свою совесть, унимать свою мя­ тущуюся душу. Вот и бережет он этот стебелек. Он ему — как соломинка утопающему. — А что, Василей, буде, ты и прав? — выпроводив слуг и наливая в чарки араки, раздумчиво сказал Андрей.— Полошишься ты явно чрез меру, но рассуждаешь умно. Прямо на зависть! Того и гляди, стану ездить к тебе за советами. — Большого ума тут не надобно... — Как знать?! Я вон — и не задумался! А задуматься надобно было, надобно... Дабы не очутиться нам, Василей, меж двух жерновов... А и своего не упустить. Кошки грызутся — мышам раздолье. — Нет, братка, видать, не о том надобно теперь думать,— возразил Василий.— На чью сторону стать — вот о чем! — А такого, Василей, я слышать от тебя не хочу,— враз посуровел Андрей.— И дум тех твоих — не приемлю. То думы двурушника и израд- ца, но не мудреца. А нам надобе быть мудрецами. Мы с тобой, братец, мелкая сошка, холопы без роду и племени, и единое наше достояние — мудрость, ежели она у нас есть, а единое наше достоинство преданность тому, кому мы служим, ежели мы служим, а не прислуживаем. — Преданность — то палка о двух концах. — Для приспешников и лизоблюдов. Тем, кто служит, преданность не опасна. Мы служим государю... Уразумей: не человеку — государю! И всегда будем служить — госуда-а-рю! Каким бы именем он не прозы­ вался. Вот она, мудрость! И тою службой и преданностью оградим себя от всех бед и упасем в любых смутах. Понеже...— Андрей взял чарку, голос его стал поучительно-мягок: он уже не отчитывал, он наставлял:, — ...холопы, умеющие преданно и ревностно служить, потребны всем го-