Сибирские огни, 1988, № 9

мешкаемся. Токмо ты уж помилосердствуй, замолви словцо. Пущай ить водвое сыщут за татей, а крамолу бы умалили... Невольная она, Василь Яковлевич! ...Щелкалов, уезжая из тюрьмы, куда без всякого труда, одной лишь хитростью и находчивостью, засадил трех тюремных сторожей вместе с палачом, еще раз напомнил старосте, чтоб завтра непременно явился в приказ. Удастся ли принудить страход! мужиков раскошелиться на се­ ребряных орлов, чтоб и вправду доложить об этом государю (с иной, разумеется, целью!),— он не знал, не знал, сумеет ли, как задумал, проучить Невежу Лазарева, зато твердо знал, что, если в ближайшие дни в тюрьму явится надзиратель пересчитывать сидельцев, как предпи­ сано ему законом,— счет им будет полный. ' К брату Василий приехал в духах. Редко бывало ему так покойно и • мирно. В душе — ни горчинки, будто он только что на свет народился. ‘ Даже кафтан перестал донимать. Забыл он про него. Забыл он и про му­ жиков, всаженных в тюрьму. Впрочем, не то чтобы забыл, но думал об • этом деле так, будто оно совсем его не касалось. Будто все, что произош- ■ ло, произошло совсем не по его воле, и не он, а кто-то другой возвел на • мужиков крамолу и всадил их в тюрьму, а он лишь наблюдал за всем происходящим со стороны. Эта отстраненность и эта легкость удивили его, но удивили приятно ■ и мысли, затронутые этим удивлением, тоже были приятны и покойны . Он думал — но опять же не как о себе самом, а как о постороннем чело [ веке, человеке вообще: «Чудно устроена душа человечья! Сколь не хло ' почешь о добре, сколь ни стараешься, ни печешься о благом, о правед ' ном, а она все саднит, все полнится угрызениями. Сотвори зло, неправду - — и вот: будто и нет той души! С чего, однако, так?» Василий, въезжая к брату на подворье, ссаживаясь с коня у крыльца, поднимаясь по его крутым ступеням в горницу, наслаждался покоем и миром в своей душе, с — А, Василей?! — радостно, но не без доли вальяжности вскричал ь Андрей, как только он переступил порог горницы.— Не позабыл, стало • быть, брата?! Василий перекрестился на божницу, поклонился Андрею, только пос- : ле этого дозволил себе улыбнуться. — Здравствуй-ста, братка! Облобызались. — А я уж грешным делом подумал; чупясится Василей, не хочет ь ехать к брату на поклон. Сам намерился... — Ври, ври, братка,— улыбался Василий.— Еще скажешь, и конь у крыльца копытит? — Вру, вру, братец,— добродушно сознавался Андрей.— На радо­ стях язык голомолзит. Василий отстегнул епанчу, снял кафтан — кинул на лавку. — Садись, братец, к столу,— широко пригласил Андрей.— Будем, знаешь, араки пить. Настоящее! Татарское! На кумысе заквашенное. 3 Цельной бурдюк припер из Казани. Он вышел в сени, кликнул, чтоб принесли араки и доброй ежи к ней, . вернулся, сел напротив Василия. ) — Дрянь, скажу я тебе, изрядная! — Так на кой ее пить?! — Какой же ты русский, ежели самой что ни на есть дряннейшей дряни не испробуешь? Я ее в Казани так напробовался, что чрево мое 6 по-татарски вещать стало. Вот же смотри: почитай, триста лет угнетали Русь, сколько добра всякого выгребли, а самого наипервейшего — пи­ тия нашего русского не переняли. — Буде, потому так долго и угнетали,— сказал Василий.— У них, сказывают, и поныне хмельного не пьют.