Сибирские огни, 1988, № 9

рей, вдвойне сильней, вдвойне хитрей, она добавляла ему рук, ног, глаз, ушей, она, эта часть, делала его чутче, осмотрительней, расчетливей, прозорливей,— вот почему он никогда и ни в чем не лукавил перед бра­ том, не кривил душой, не таился, не скрытничал, никогда не возносился, не спесивился и никогда не обижался на его советы и поучения, если да­ же и не нуждался в них. Василий собирался не спеша, без суеты, спокойно и с непременным тщанием — на люди он себя собирал, как на смотрины. Умылся с мылом, учесал, умастил бороду, перебрал полдюжины рубах, выбрал самую приглядную — лудановую, с шитым бисером воротом. Выбрал и душе­ грею. Долго раздумывал, что надеть гюверх? Ехать в легкой ферезее бы­ ло явно не ко времени: весна еще не баловала теплом. Надеть зипун? Зипун у него был отменный — ипского дорогого сукна, вытканного в да­ лекой Фландрии. Но к зипуну гю такой поре непременно нужно меховое ожерелье, и оно у него есть, да вот беда — не соболье оно, не бобровое — кунье всего лишь. А кунье ему уже как бы и не к лицу. Ментеней, охобней, опашней Василий еще не завел — дорогая одеж­ ка, боярская,— потому порешил ехать в шубном кафтане. Кафтан, прав­ да, был не ахти, не по первому году ношеный, но ежели поверх накинуть епанчу— будет вполне сносно. Отзавтракал Василий, выпил два добрых жбана пива да сверх корец сивухи, подождал, покуда чуток забунило в голове и поехал. Жил он в Зарядье, на Великой улице, а Зарядье пробуждалось рань­ ше всей Москвы. Вот и сейчас Великая улица, несмотря на несносную рань, была уже полна разношерстного люду. Щелкалова узнавали, кланялись, с почтением уступали дорогу. Но та­ ких было мало. Большинство не обращало на него никакого внимания, дорогу ущупали с великой неохотой — хоть вали их конем, и Щелкалов с досадой думал, что нужно было все-таки надеть зипун или уж на худой конец однорядку. Улица принимает и чтит по одежде, а он, смотри ж ты, сплоховал нынче! Казалось, всему Зарядью видно, что у него под доро­ гой епанчей ношеный-переношенный кафтан мухояр. Совсем уже наме­ рился поворотить назад да переодеть этот проклятый кафтан, начавший выворачивать ему душу, но тут откуда ни возьмись, как из-под земли, прямо под самые копыта — мужчина. Воздел руки и завопил: — Василь Яковлевич! Отец родной! Не изволь гневаться, дай слово молвить! Щелкальж по бляхе на груди узнал— уличный староста. — Какой я тебе отец? — осмиряя уздой коня, сказал он недовольно.— У тебя, вона, борода обсивелая, а ты мне в сыновья набиваешься. Поди прочь! Недосуг мне нынче! — Да беда, беда сталась, Василь Яковлевич! — еще пуще возопил староста.— Тати '-то!.. Нонешней ночью из тюрьмы выбились. — Ах, мать вашу!..— завернул Щелкалов трехаршинный мат.— Сучьи потроха! Не усторожили! Голова у него враз стала свежей, ясной, июн пожалел уже, что мало выпил: ему никак не хотелось сейчас распаляться, а на трезвую голову, знал, удержаться будет трудно. Позабыл он и про свой кафтан мухояр. Все враз отлетело прочь, только одна мысль осталась в нем — о брате. Откладывать встречу с ним не хотелось, заставлять ждать — тоже. «Из­ вестить бы...— думал он расстроенно, поискивая глазами какого-нибудь мальчишку или шлёнду, чтоб послать к брату.— Осердится братуха, ждамши-то впустую! Осердится!» — расстраивался он и чувствовал, как к горлу начинал подкатывать распирающий ком. А разозлиться ну никак не хотелось! Ежели он разозлится, то все: уже-не отступится и возьмется за дело так, как умеет браться только он. — В приказ ходил? — начал Щелкалов искать какой-нибудь выход, чтоб не влезать в это дело. ' Та т и— воры, разбойники.