Сибирские огни, 1988, № 9

и не пытайся, собака, прикрыться им 1 Курлятевым вам не откупиться! Ему воздастся за его, вам — за ваше! „лтл. Еще оставался миг, последний, ничтожнейший миг. Еще ц , рую потом уже нельзя будет разорвать,^ не соединилась в единое ц Оставалось последнее звено и последний миг... Как биение собственного сердца чувствовал Мстиславскии иссякаю­ щее биение этого мига. Он словно держал в руках эту ничтожнейшую песчинку времени, и она таяла в его ладонях, но не улетучивалась, не ис­ чезала куда-то бесследно, а просачивалась внутрь его сквозь поры тела, как будто затем, чтоб прибавить ему силы и решительности, чтоб побу­ дить к действию. Но что, что можно было сделать в этот последний миг? Разве только вздохнуть полной грудью — как перед гибелью. — Да нешто я о Курлятеве?— совсем потерявшись, лепетнул Ьель- ский.— Я о князе Дмитрии... о Вишневецком. — Что-о?!— заорал Иван и вскочил со скамьи. Казалось, он бросится на Вельского и собственными руками разорвет, расшматует его, но ярость, взметнувшая его со скамьи и выхлестнувшая из груди срывающий голос крик, забрала все его силы. Он изнеможенно, беспомощно, как дряхлый старец, хватаясь трясущимися руками за подлокотники скамьи, опять опустился на нее.— Взять их... Всех!— прошептал он сквозь сип­ лые, протяжные вздохи, вместе с которыми, казалось, уходил^а из него и жизнь.— И старого...— уже из последних сил указал он рукой на Челяд­ нина, но тут же отступился:— Нет, старого не троньте. Подойди ко мне, Челядня... Он долго, с отчаянием и беспомощностью, как умирающий, смотрел в глаза подошедшего Челяднина, и подрагивающая рука его медленно тянулась к нему, как к чему-то спасительному, исцеляющему, она тяну­ лась невольно, Иван не чувствовал этого, не замечал. Челяднину вдруг захотелось — нестерпимо, как глотка воздуха в минуту удушья,— поце­ ловать эту беспомощную руку, поцеловать как раз за ее беспомощность, за то человеческое, беззащитно-больное и уязвимое, что открывала и вы­ давала она в Иване, но более всего за то, что она как бы освещала и благословляла сейчас в нем самом его тайную, мучительную любовь к нему. Но он даже не приблизился, видя, что Иван не дотянется до него. — Верю тебе, боярин,— вернув руку на подлокотник, скорбно сказал Иван, но скорбь эта была уже какой-то отстраненной — не в нем, а где- то вне его была эта скорбь.— Верю, что ты не с ними... Верю, что не злоумышление, а добродетель привела тебя сюда. Стар ты стал, боярин, вельми стар... О душе своей печешься, потому и верю. Отпускаю теб^я с миром. Ты еще послужишь мне, помня о судном часе. И службою сей, а не покладанием души вот за таковых, приобретешь господню милость. Ступай, боярин, и прости помрачение ума моего. Застила мой разум боль черная от того аспидного лукавства, что восстает на меня в их ду­ шах. Вижу: беспредельно оно. И чую: все благое иссякнет во мне, не одолев его. — Да в чем то лукавство, государь? Ей богу, не разумею? И пошто вдруг Мстиславского вменяешь повинным? Уж не пустошные ль нарека­ ния святого отца тому причина? — Он сам тому причина!— резко ответил Иван, явно задетый Челяд­ ниным: может быть, последним его вопросом, а может, тем, что тот вооб­ ще пристал к нему с вопросами, вместо того чтобы покорно удалиться.— Как в кремне огонь скрыт, так в нем протива... Хоть и ходит тише тени. — Ох верно, государь, верно!— подпрягся Левкий, не без торжества подчеркивая, что нарекания его были совсем не пустошные.— В тихой воде омуты глубоки. — Он також с ними! Ежели не делом, то душой... И помыслами! И он один стоит их всех, понеже умнее их, изощренней... Се его выдумка с Вишневецким. Он, он надоумил сего безумца возвести таковое на князь Дмитрия! Затем и ездил к нему, затем и со мною лукавил, склоняя приз­ вать его и внять лживым покаяниям, хотел подсунуть мне разом с ними сбое бесовское злохитрство.