Сибирские огни, 1988, № 9

никающий на почве тех же самых разно­ гласий вокруг процентов. Зраев — относится к тем администрато­ рам, которые привыкли давать план лю­ бой ценой. В работе он «не щадит ни себя, ни людей». Благодаря этому, сделал он блестящую карьеру, став в иисусовском возрасте директором крупнейшего пред­ приятия, которое, к тому же, в кратчайший срок вывел из прорыва. Однако «слава сде­ лала его заносчивым, не терпящим чужого превосходства». Отсюда не случайно возник и возводимый им в культ принцип едино­ началия. Зраев ставит дело так, что ни один, даже пустяковый вопрос не решается без его ведома. Короче говоря, перед нами типичный ретроград, да еще с замашками удельного князька. Его антипод, Козьмин, принципиально «не согласен с проводимой на комбинате технической политикой: план любой ценой». Он против сверхплановых процентов, пото­ му что руководствуется не верноподданни­ ческими и престижно-конъюнктурными мо­ тивами, а реальностью, говорящей за то, что комбинат не готов к заданным сверху рубежам. Главный инженер настаивает на безукоснительном соблюдении технологиче­ ской дисциплины, на принципиально новых производственных отношениях, свободных от постоянного давления вышестоящих на нижестоящих. В общем, Козьмин — это уже заявка на модель руководителя ново­ го типа. Автор, правда, не настолько прямолине­ ен, чтобы рисовать своих героев какой-то только одной краской. Немало привлека­ тельного в Зраеве, в то же время не все может нравиться и в Козьмине. Может, поэтому они и составляют некий комплекс, где «Зраев — двигатель комбината, а Козь­ мин — его мозг». Пожалуй, прав автор в том, что видит в Зраеве не какого-то супермена от произ­ водства или, наоборот, выродка, аномалию, а продукт общества, времени (роман на­ чинается с событий десятилетней давности), которое мы сейчас называем застойным периодом. В этом смысле Зраев больше ти­ пичен, чем Козьмин. Поставленные в романе социально-эконо­ мические проблемы, как и сама возмож- ность происходящего, особых сомнений не вызывают, тем более что, чувствуется, ав­ тор хорошо знает то, о чем пишет. Но пи­ сателем заявлен роман, а не проблемный очерк, стало быть, решающее значение при­ обретает не фактическая, а художественная сторона произведения — то, насколько впе­ чатляюще и убедительно, насколько орга­ нично воплотились в слове данные пробле­ мы и конфликты, человеческие страсти и характеры. Но вот тут-то и обнаруживается яснее всего приверженность И. Первенцева к шаблону и схематизму, к стойкому стереотипу, ко многим другим грехам «про­ изводственной прозы», составляющим ее унылое «лицо». В сюжетном отношении роман «Пурга» строится по расхожей схеме производствен­ ного перенапряжения, осложненной непре­ менным ЧП —- в данном случае неожидан­ но (но по воле автора) обрушившейся на поселок горняков «черной пургой». Стихия, конечно же (для того и была нужна), с предельной резкостью высветила все узкие места, все пороки хозяйственного волюнта­ ризма и единоначалия Зраева, став началом конца могущественного директора. Описанию пурги, героических действий людей, противостоящих стихии, как впро­ чем, и многих неувязок, посвящено в рома­ не немало страниц, но по-настоящему художественную картину они так и не вос­ создают. Сказывается, с одной стороны, вторичность, поскольку весь этот аврально­ штурмовой героизм той же «производствен­ ной прозы», как говорится, обсосан вдоль и поперек, а с другой — недостаток изо­ бразительных возможностей автора, кото­ рый как раз и не позволяет банальной си­ туации заиграть свежими красками. Ограниченность, скажем так, художест­ венного ресурса, умения показать, а не про­ сто пересказать, не только сообщить что-то читателю, но и заставить его в это пове­ рить, — сказывается в романе буквально во всем. Вот, к примеру, устами своих положи­ тельных героев Козьмина и Унарова выра­ жает автор позицию, в которой осуждает как ненормальное явление постоянную ра­ боту на износ, на пределе возможностей, или, говоря более научно, выступает про­ тив экстенсивного метода хозяйствования, ратуя за интенсивный. И правильно, что выражает, — современный это взгляд, се­ годняшний, прогрессивный. Но вот как он его выражает? Доходит ли его позиция, его верный, в сущности, взгляд до сердца читателя? Глубоко в том не уверен, хотя всяче­ ских разговоров и дискуссий на эту тему, как и в.ообще описания служебных игр и производственных рефлексий, больше, чем достаточно. Д аж е на именинах, подчас д а­ же в постели с любимой женщиной герои не могут от них отрешиться. (Кстати, лю­ бовные линии: Зраев — Хорышева, Семен — Ксана, Гор бань — Алла, необходимые автору для выравнивания производствен­ ного крена, так и не входят органично в плоть романа, остав.аясь чем-то вроде на­ клеенных усов и бороды на лице актера, или, как любят нынче выражаться критики,— заурядным оживляжем). Да и конфликт произведения перетирается, в основном, все теми же жерновами производственных раз­ говоров и дискуссий, доходящих время от времени до пошлого и нудного перепира- тельства. Именно нудного, поскольку на избыточность и затянутость диалогов, вы­ сказываний и внутренних монологов нале­ том мертвящесерой пыли накладывается казенно-канцелярский стиль изложения, бесплотная унылость языка. Проведем небольшой стилистический эк­ сперимент. Я приведу несколько отрывков из текста романа, а читатель пусть попро­ бует определить, чем отличается одна цита­ та от другой, одному или разным людям они принадлежат. «...Мы просто обязаны сказать, что под­ нять семь процентов можно только за счет интенсификации труда и нарушения техно­ логии работ. Пожалуйста, не забывайте, что при перегруженном плане капризы при- зоды могут оказаться для нас гибельными. Зедь у нас на все есть поправочный коэф­ фициент». «...Половинчатых решений не признаю. Лучше сконцентрировать усилия на рекон