Сибирские огни, 1988, № 9

полноте можем знать, о чем и сами хотим писать. Избяная кондовая Русь тоже займет мес­ то в наших писаниях. Это неизбежно для целой картины нашей грозной спасительной эпохи. Но так как большинство советских писателей было не только «невольными зри­ телями», но и бойцами и битыми, родина- мать будет отображена во всей полноте и правде прошлого. Аполитичной литературы у нас нет, по­ литика Советов — общеизвестна. Поэтому ясна наша крепкая связь с партией больше­ виков и наша ответственность перед ней за настоящую, честную литературу. Советское художественное слово возникало на п ож а­ рищах революции. Я была свидетельницей возникновения большого издательского дела — Сибгосиз- дата^. Я видела, как умело и бережно большевики собирали творческие силы, как, руководя, они учились сами, как умеют они помогать и создавать, доверять. Сиббюро партии, чуть ли не в полном составе, помо­ гало составлять очередные номера большо­ го сибирского журнала «Сибирские огни». Товарищи Ем. Ярославский и Д. Тумаркин® работали с нами в редакции до поздней ночи. Поэтому мне трудно сказать, какое у меня, как у беспартийного писателя, отно­ шение к партии. Такое же, как ко всему, в обстановке чего я живу, дышу и добро­ вольно действую. Недобровольно писать нельзя. Таких книг не читают. В отдельных случаях бывает боль, недовольство (мое мировоззрение складывалось в ином мире), тяжелое непонимание. Но в литературе другой страны, живущей другими задачами, или просто в обособленной, беспартийной, я не могла бы существовать. Моя критика не только «привычка ума». Она — свидетельство о неизбежной для меня совместной ответственности. О ЯЗЫКЕ ЛИТЕРАТУРЫ* Человек, работающий на заводе, сообщил мне; «Теперь на качество нажимают уж ас­ но». Предостерегающий окрик М. Горького свидетельствует о том, что и в нашем про­ изводстве пора подумать об этом®. Потре­ битель продуктов нашего труда, наш чита­ тель, скоро «нажмет ужасно». Но за истек­ шие шестнадцать лет вырос не только чита­ тель. Также росли, учились и мы, постав­ ляющие книгу. Вероятно, не я одна, читая публично свои произведения, с конфузли­ вой поспешностью изменяю, очищаю напе­ чатанную фразу. Едва ли только мне прихо­ дится с горестным изумлением отбрасывать подальше некоторые из своих рассказов. Но мне кажется, что «очистительная» дискус­ сия принимает характер несколько односто­ ронний. Указывается, главным образом, на злоупотребление так называемым народ­ ным языком, в бол 1 ,шинстве диалектом. Правильное указание. Прав Алексей М ак­ симович, что переводы наших произведе­ ний на другие языки затруднительны. Пере­ водчики вынуждены были значительно от­ клоняться от подлинника, не находя в сво- • Впервые статья опубликована в «Литературной газете» (1934, 4 апреля). ем языке соответствующего диалекта. Это мне указали за границей на п р и м ^ е пере­ водов моих книг и «Цемента» Ф. Гладкова. Правильно и обвинение в натурализме. Мы не могли изображать русского мужика в первый период революции с речью, ^чистой от первобытной грубости, уснащенной изыс­ канным остроумием. И горе, и восторг, и веселье, всякое эмоциональное выявление личности в старой д р е в н е обычно выра­ жалось в словах очень грубых. Остроумие, как правило, связывалось с вещами, о кото­ рых не только в гостиных не говорят. И песня, и шутка, и сказка уснащались ими. Жизнь в старой деревне ограничивалась примитивными ее выявлениями: насыще­ нием, половой радостью или огорчением, первобытным тяжелым трудом. Из какой области было черпать образы, сравнения, иронию? Грубого реализма не избежал в изображении русской деревни даж е Лев Толстой во «Власти тьмы». И беда-то не в реализме или натурализме, а в том, что мы не только не Львы Толстые, но даж е не Эртели. Нам самим не хватало культуры. От отсутствия этой культуры не хватало и чувства меры. Эртель, изображая кузнёца- сквернослова в «Гардениных», пишет: «Вдруг разразился самою неистовою и сквернейшей тирадой, приблизительный смысл которой был таков: расшиби меня гром, ежели оп­ лошаю. Федотка такой-то и такой-то... моло­ косос» и т. д. Ну, а мы предоставляли героям выска­ заться лично. И не приблизительно, а точно. Все это верно. Но только ли от злоупотреб­ ления диалектом и -натурализмом недоста­ точно хороши наши произведения? Мне к а ­ жется, не так ставил вопрос А. М. Горький. Необходима общая культура языка, необ­ ходима и жизненная верность изображения. В рассказе Габриловича, озаглавлевном «Осенью», напечатанном в «Литературной газете», нет непонятных или непристойных слов. И все ж е и редактору, и автору надо было внимательней прочитать его. Особен­ но сейчас, в разгар борьбы за качество, за мастерство литературных произведений. В этом рассказе кучер культфургона помешал д о с к о й кашу, которую варил над костром. Потом от котла, по сообщению автора, идет дым. Полевую кашу мешают большой лож ­ кой, может быть, палкой, дощечкой. Доской — невозможно. Если из котелка или чугун­ ка идет дым, а не пар, значит, каша сгоре­ ла, и есть будет нечего. Подобная неряшли­ вость изображения встречается не только у Габриловича. Все мы грешны. И грех это не меньший, чем «ровинциализмы авторской речи. Но еще больший грех — мелочность содержания. Особенно часто сопутствует она описаниям нутешествий советских пи­ сателей. Как раз о том, что не каждый мо­ жет увидеть своими глазами, должны мы сообщать наиболее характерное, большое, интересное для всех. Наши газеты уделяют видное место для путевых наблюдений писателя. Лагерь Шмидта привлекает сейчас общее внимание. Вот в «Вечерней Москве» помещается отры­ вок из дневника челюскинца. Называется он «В каюте Шмидта» (№ 69, от 25 м арта). Из этого отрывка читатель от Ильи Сель- винского узнает только, что «в Арктике много нежности». Большая часть напечатан­ ного занята самим автором. Главным досто