Сибирские огни, 1988, № 9

благо, то истинное добро, что завещано нам господом как начаткам своим? Где в нас подвиг и жертва во имя ближнего своего? Нет, боярин, не молюсь я на тебя — дивлюсь тебе, и радуюсь, и устыжаюсь тебя. Смутил ты душу мою, придя сейчас ко мне, так смутил, что и изречь не могу. Одно сейчас во мне желание — покаяться! Перед тобой, перед Вельским... Голос Ивана, надломленный, скорбный, звучал как покаянная молит­ ва. — ...Ибо — что твоя былая вина передо мной? Она более в сердце мо­ ем, нежели в разуме. А сердце— плохой доводец. И была ли она, та вина? Не примнилася ли мне в помрачении ума моего? Тако и с Вель­ ским... В сердце моем окаянная страсть всклокотала и застила глаза ра­ зума моего. Слепота моя повела меня. — Господи, узри душу человечью!— воздел кверху руки Левкий.— Вот она, жаждет высоты и благочестия! Устреми на нее око свое, госпо­ ди, и мышцей своей воздвижь! Иван поморщился: возгласы Левкия были не очень-то к месту, да и больно уж смахивали на подыгрыш, на шутовство. Впрочем, знающий Левкия не удивился бы этому: святой отец и на амвоне оставался шутом, и его шутовство, его забобоны были как бальзам для Ивановой души. Но всему есть мера, всему есть предел. Святой отец, однако, нередко забывал об этом, и Ивану приходилось напоминать ему... Сейчас, воздев кверху руки и вперив взгляд в потолок, олицетворяв­ ший для него поднебесье, выспренний, святошно-торжественный и, каза­ лось, до последней кровинки души захваченный этим порывом, он тем не менее уследил за Иваном и заметил, как передернулось его лицо. Что это значило — ему не нужно было объяснять. — Слепота моя повела меня,— скорбно, повинно и намеренно повто­ рил Иван, опасаясь, что святошеский причет Левкия отвлек Челяднина.— Но да будет положен тому предел! — Решительность, прозвучавшая в его голосе, воспринималась почти зримо, и не хотелось верить, что он даже не пошевельнулся, не двинул рукой, продолжая спокойно, с хмельной отяжеленностью лежать на подушках.— Жажду я: пусть свершится мое прозрение через покаянье мое! Ты пришел просить о милости к Вельско­ му, но я сам хочу просить его милости. Пусть войдет ко мне, и я стану пе­ ред ним на колени и покаюсь, и пусть отверзнутся глаза разума моего. — Государь! Нету таких слов... Мой косный язык не изыщет их, чтоб поведать тебе, что сейчас в моей душе! Но, государь...— Челяднин смя­ тенно и умоляюще приложил руки к груди. — Молчи, боярин, молчи!— остановил его Иван.— Знаю, что ты хочешь изречь. Но сейчас я — не государь. Я человек... Просто человек. Но и как государь я не страшусь умалить своей чести: покаяние не ума­ ляет, но возвышает — всякого! Я с радостным сердцем зову: пусть вой­ дет! — Тогда вели кликать его из трапезной,— сдался Челяднин,— ибо за дверью он не стоит. Я явился к тебе сам-друг. — Так покличем,— с прозвуками разочарованности и досады сказал Иван и повелел Ваське Грязному отправиться в трапезную и призвать Вельского.— А случится кому иному быть с ним иль иным, и тех кличь, дабы не взмнилось Вельскому, что не с добром призывают его,— допол­ нил он свой наказ с какой-то уж больно тонкой и не к настроению здра­ вой предусмотрительностью. Васька обернулся сноровно. Не успел Челяднин, смущенный, растро­ ганный, сбитый с толку Ивановым поведением, хоть чуть собраться с мыслями, как Васькина рожа, ставшая свирепой от усердия, уже гляну­ ла из-за приоткрытой двери. — Войди!— сурово зазвал его Иван.— Что, как тать, в позадверье Кроешься. Васька вош'ел, дрыгнул головой, указывая куда-то-за дверь. — Привел, государь, как велел. — Я велел призвать! И