Сибирские огни, 1988, № 9

с каждым днем у(5еждаюсь, что происхо д я т не просто «революционные» перемены, а настоящ ая революция. И это не домыс­ лы, ибо: дальнейшее существование народа и государства в сложившейся ситуации бы­ ло невозможиым. Теперь налицо два лаге­ ря по обе стороны баррикад. На стороне революции — демократия, гласность, совре­ менное мышление, направленное на про­ грессивную перестройку общества. По дру­ гую сторону — сталинизм с его тяжелыми последствиями и порождениями: бюрокра­ тизм, волюнтаризм, хаос в политической, экономической и хозяйственной сферах жизни, приспособленчество, равнодушие. Порождением сталинизма надо считать и часть нашего общества, именуемого «насе­ лением». Оно безропотно принимает все тяготы и блага по причине «анемии» лич­ ностного гражданского начала. Оно, «насе­ ление», сжилось с авторитарным стилем руководства и прозябало под гнетом страха многие годы, уже не способное представить иного образа существования. Все сказанное — отнюдь не теоретизиро­ вание. Во многом могу себя корить, но только не в отрыве от жизни. Я в ней на­ хожусь. Я ее вижу, слышу, осязаю. Я сам ею порожденный Иродукт. Людям моего поколения выпало иа долю взрастать в безотцовстве и полном сиротстве, идти в потемках на интуитивно предчувствуемый рассвет. Нами руководили порой только гены самосохранения. Сегодня мы вышли на свет уставшие, поседевшие, с изранен­ ными душами. Но мы вышли на свет, сви­ детели и очевидцы многого. Вспоминается отрочество. Год 1948-й. Из умирающей Байдановки мы переехали на житье в Омск. Учительница литературы, Августа Кузьминична, узнав, что я балу­ юсь стихами, однажды задержала меня в классе и, боязливо оглядываясь на дверь, сказала: — Ты любишь поэзию? — Да. — А можешь беречь тлйну? — Могу. — Тогда приходи ко мне вечером домой, у меня есть стихи Есенина. Только нико­ му — ни-ни... Августа Кузьминична, когда я пришел к ней, закрыла дверь на крючок и долго в потайном месте что-то искала. Потом чита­ ла переписанные от руки стихи: «Собаке Качалова», «Не жалею, не зову, не пла­ чу», «Я покинул родимый дом», «Я послед­ ний поэт деревни», «Я усталым таким еще не был» и что-то из персидского цикла. На­ последок, провожая меня, Августа Кузьми­ нична (ей тогда было, наверное, лет 25) с мольбой просила: «Ваня, только, ради бога, никому не говори... Ты же знаешь, что мо­ ж ет быть...» То событие осталось для меня навсегда самым светлым и незабы.ваемым. Не знаю, кто как, а я себя хорошо пом­ ню уж е трехлетнего. А уж четырехлетне­ го — как день вчерашний. Помню эпизод, когда я стал причастным.» к репрессиям 37 года. Однажды пришли из школы стар­ шие сестренки и спрашивают меня; — Ванюшка, где у нас шило? Я, бесштанный «сатрап», мигом кинулся туда, где хранился отцовский сапожный инструмент, и принес сестренкам шило. Они сказали: — Сейчас будем выкалывать глаза враг гам народа. Учитель велел. Я видел, как Нина и Маруся, ж алея пор­ тить новый учебник истории, все же про­ тыкали страницы, на которых были порт!ре- ты, может быть, Тухачевского, Блюхера и еще чьи-то. Велел учитель. Учителю была команда из района, району — из области. Бабушка Мотря, видя все, крестилась на икону и шептала: «Господи праведный, не приведи нас к искушению, д а избави нас от грехов наших...» И горько плакала. А в эти дни то в одной, то в другой байдановской хате ночную тишь взрывали вопли женщин и детский плач. «Черные во­ роны», как правило, прикатывали в пол^ ночь и увозили «врагов народа». Осиротев­ шие тогда, в тридцать седьмом, мои двою­ родные, троюродные братья и сестры, мои однокашники, в годы войны говорили: «Лучше бы наш папка на войне погиб...» Как странно переплетаются человеческие судьбы. Когда вижу на карандашной ко­ робке марку фабрики им. Сакко и Ванцет- ти, в моей памяти возникает курьезный случай, подтверждающий истину, что от смешного до трагического — один шаг, и наоборот. В 20-е годы в Соединенных Ш та­ тах Америки были казнены на электриче­ ском стуле двое рабочих, выходцев из И та­ лии. Тогда (до казни рабочих) во всем мире развернулось движение за их оправ­ дание и освобождение. В памяти наших байдановцев от того процесса всего доль­ ше оста.вался зловещий метод казни — электрический стул. И вот, как рассказы­ вал мне отец, однажды в колхозной конто­ ре сошлись мужики (было это в 1937 го-' ду) на собрание. Был тут кто-то из района. Ветхая табуретка не выдержала тучной комплекции колхозника И вана Чайки, раз­ валялась, и он рухнул на пол, ударившись головой об косяк. Вгорячах вскочил на но­ ги и, потирая ушибленную потылицу, про­ изнес: «А чтоб тебе сгореть, проклятая!.. Это хто ж мне подсунул американьске сту- ло?» Представитель из района спросил гневно у Ивана Чайки: «Ты на что это на­ мекаешь, а? Как твоя фамилия?..» И запи­ сал фамилию. Через день «черный ворон» ночью увез лучшего кузнеца Ивана Чайку, увез навсегда... К тридцать седьмому году с троцкизмом было давно покончено. Имя Троцкого было самым ругательным в народе, но дух троц­ кизма органы НКВД продолжали выиски­ вать и вынюхивать там, где им даж е не пахло. На ту притчу колхозник Олекса Сторчак, не знавший ни одной буквы, не умевший отнять от девяти семь, взял да и учудил: назвал своего кобелька Троцким. Выйдет на подворье вечером и зазывает куда-то запропастившегося цуцика: «Троц­ кий, Троцкий, ко мне!» Хотел мужик как лучше — назвать собаку именем самого ярого врага партии (конечно же, поступил глупо и неразумно по своей темноте), а вышло худо: арестовали, увезли...