Сибирские огни, № 6 - 1983

квадраты крыш, косые углы садов-огородов. Это и была, по всему, де­ ревенька Сайлапка, куда держал путь Савин. У сорокатрехлетнего начальника геолого-разведочной партии Алек­ сея Георгиевича Савина семейная жизнь не задалась. Жена его, медик по специальности, жила в городе Кузнецке, в трехкомнатной квартире, ордер на которую с великими трудами он получил еще в те времена, когда возглавлял угольную партию в пригороде этого самого Кузнецка. Позже партию ликвидировали, и он очутился здесь, в горах Кузнецкого Алатау, на разведке железной руды. Жена не смогла по здоровью поехать с ним, а сыну нужна была школа, которой тут, в таежном поселке, не было. Да и расстаться с квартирой сразу не хватило духу. Но если уж говорить до конца, то духу не хватило и после. Алексей Георгиевич изредка, в два-три месяца раз, наезжал домой, испытывая при этом только радость встречи с Димкой, сыном четырнадцати лет. С женой у него давно уже были ровные, даже слишком ровные для живущих в разлуке супругов от­ ношения. Сперва это только раздражало его, потом стало расстраивать, по­ том тяжело угнетать. У него испортились контакты с подчиненными, он стал покрикивать, вспыливать по всякому поводу, дерзить началь­ ству. А однажды, ругаясь по рации с экспедицией, задержавшей при­ сылку алмазных коронок, сам того не заметив, употребил пару крепких выражений. Тут же из инспекции, контролирующей эфир, пришла грозная бумага, рацию «арестовали», правда — на время. А сам он получил выговор в приказе по экспедиции. Его стала преследовать, мучить бессонница, долгое и зыбкое на грани сна и яви лежание с закрытыми глазами, когда ночная тишина гулкого бревенчатого дома давила на виски, и он, обессилев от нее, угнетаясь, протягивал руку, включал транзистор, постоянно настроен­ ный на «маяк». Тихо выплывала мелодия — песни ли, симфонического концерта ли,— и глыбу тишины разламывало, рассеивало, легким дым­ ком вливался сон; но не сон-отдых, а сон-видение, сон-чувствование, основу которого, самую его фантасмагорическую глубину, составляла звучащая музыка. Причудливая трансформация того, что бормотала волна, стала заменять ему сновидения. Самой мелодии он не слышал и не запоминал, ее не было, она сра­ зу, должно быть, превращалась в атмосферу сна, растворялась в нем, точно кристаллик купороса в теплой воде. Вдруг наплывала радость — ни от чего, ниоткуда — звенела таежным ручьем, колокольчиками цветов, сияла глазами сына Димки, пела рокотом бурового снаряда, вгрызающегося в земную твердь. А то неожиданно что-то тяжкое об­ волакивало сердце, проникало до кончиков пальцев, дышать было нечем. В одну из таких минут, не выдержав, он невероятным усилием проснулся, открыл глаза. Бешено колотилось сердце, из транзистора тихо, горестно звучал сибелиусовский «Туонельский лебедь»... Самое же необъяснимое, что все это — и радость, и боль, и тоска, и ощущение собственной вины неизвестно за что, и масса других чувств накатывали в таком чистом, незамутненном виде и оттого были так пронзительны, как никогда — в реальной, повседневной жизни. Его друг и коллега, главный инженер партии Шевчук, однажды в минуту откровенности сказал, потирая по привычке пальцами, взлох­ мачивая свои густые сросшиеся брови: — Знаешь что, Алексей, извини, но... как бы это проще выразить­ ся?.. По-моему, ты потерял равновесие. — Я что, цирковая балерина? — буркнул Савин: лезть в душу друг к другу у них не было принято. — Не балерина,—согласился Шевчук. — Тогда что такое по-твоему — «равновесие»? — Это... Ну это когда в человеке нарушается баланец производ- ., за