Сибирские огни, № 6 - 1983

ной деревни, куда хочется ему вернуться с чувством исполненного долга: «Как бы ни- велики были,любимые им композиторы, их музыка- ничто в сравнении со звуками обы­ кновенного ручья». С болью скорбит он по чистой речушке Белоярке, которая теперь высохла. Чернышов захвачен мыслью во­ плотить думы о природе в эпическом полот­ не, «создать прозаическую поэму о гибели целой речки»,.. Но ворсе не экологические проблемы вол­ нуют Анатолия Иванова. Главное, что бес­ покоит,— творческая совесть, которая гло­ жет Душу, когда томится сознание, неспо­ койно бьется сердце, горячится мысль, а строки не идут на бумагу, стынут на кон­ чике пера. Творческая требовательность, доходящая до самоистязания,— тяжкое бре­ мя, истинного таланта. Вот этой-то болезнью духа и страдает писатель Чернышов. Громкая слава... Сытая жизнь в Москве... Все, кажется, есть у Чернышова. Но тогда почему Маша — его давняя любовь — мыс­ ленно называет писателя «несчастным че­ ловеком»? Отчего недовольство собою сне­ дает его Душу? Когда совершил он ошибку, за которую приходится расплачиваться те­ перь, у заката жизни?.. Окрашенные дра­ матизмом мысли о ненадежности человече­ ской жизни овладевают героем. «Не чувст­ вуете, как в самом воздухе разливается тос­ ка ?— вопрошает он.— Где-то звучат и зву­ чат тоскливые ноты... Что-то со мной про­ исходит». «Душа его давно, видимо, больна, больна...» — говорит автор о герое. Внут­ ренние монологи героя, проходящие сквозь повесть, композиционно скрепляют ее в еди­ ную художественную систему. Ч т о я писал, д л я к о г о писал и к а к писал? — мучается Чернышов. Оправ­ дан ли был его легкомысленный «интерес к быту в различных его проявлениях», по выражению нравственно убогого, растлен­ ного проходимца — критика Сени Куприна. Надо было писать историю народа, а не «печь» ради скорых успехов повести с уни­ версальным сюжетом о жене и двух мужь­ ях, какие, бывало, «выпекал» он по две, три в год... Чернышов слышит народную песню, полную тоски и любви, и вдруг об­ наруживает, что в с е написанное им — ни­ что в сравнении с могучей силой песни, во­ бравшей в себя жизнь народа, веками при­ обретенную мудрость бытия... В самооболь­ щении, в боязни беспросветного труда и легковесном скольжении по верхам жизни кроется драма Чернышова. Были и «толч-- ки» к этой пропасти; критики-льстецы вроде дармоеда от литературы Сени Куприна. А еще жена.— холодная, «бескровная» жен­ щина, никогда не знавшая огня , любви, жаждавшая только денег. Вопросы к самому себе, к своей совести: «ради чего жил», «ради чего писал», «по­ чему все проходит бесследно»,— потрясают героя... Чернышов родился в деревне, зна­ ет .цену куску хлеба. Нет, он не сибарит, почивающий на лаврах прошлых успехов. Глубинная связь с народом, питавшая ис­ токи его растраченного дара, обусловила исходно верный взгляд на мир, искусство. Но слащавость лести, бремя славы, мещан­ ское обывание, подменившее жизнь, подто­ чили его душу. Точили долго, но он этого не замечал, не считал это существенным. 170 Ш Ценой душевных терзаний приходится те*- перь платить, чтобы вырваться из плена са- ■ моистязания, сознаться прежде всего само­ му себе в ошибках. Исповедальный тон повести проявляется и в сценах доверительных, окрашенных ли­ рическими красками, и в эпических откро­ вениях автора о героико-драматической рус­ ской истории. Народное сознание, память истории, русский удалой дух с его свободо­ любием — условие полной душевной рас­ крепощенности художника, вышедшего из народных недр, материнская основа, при- ~ дающая всему, что он делает, пишет, на­ стоящий смысл. Вот здесь-то и порваны связи у Чернышова. Порваны лишь на миг. • Но и за этот миг приходится платить... Драма художественного поиска и не- сбывшейся любви — стержневые линии по­ вести, накладывающиеся друг на друга, цереплетающиеся, дополняющие одна дру­ гую. Кажется, повесть написана на едином дыхании, как бы явилась моментальным ' фотоснимком душевного состояния героя. Вместе с тем она — раздумье вслух, полное тревожных вопросов, ответы на которые • нельзя дать быстро и однозначно. Окололитературное «дно» в повести пред-; ; ставлено фигурой критика Сени Куприна. - Бездарность, циник, позер, ерник, взяточ- ■ ник, без зазрения совести получающий «да­ ры» от Чернышова,— таким показан этот тип. Фальшиво живущий сам, Куприн на­ правил по фальшивой литературной стезе и Чернышова. Докопавшись до истоков творческой дра­ мы, Чернышов словно ожил, «думает о без­ брежности и нескончаемости жизни» и на- - ходит ответ на давно мучивший его воп­ рос» — в чем конечный, самый конечный смысл жизни и деятельности человека как разумной материи природы»; жизнь дви­ ж ут не хладные умы писателей и горячие сердца поэтов, а люди земли, поля, леса, которые когда-то, века веков назад, впервые- распахали почву, посеяли злаки, а осенью собрали их, начатое ими продолжили и про­ должают новые поколения. «...И в этом бесконечном повторении заложено то вели­ кое таинство жизни, тот величайший ее смысл, над разгадкой которого извечно бьется человечество». Повесть мелодична, полна запахов и зву­ ков, она действительно поэма в прозе, по­ эма откровения, исповедь сердца. Одновре­ менно она горит огнем публицистики, _ уничтожающа по адресу горе-критиков, да­ леких от истинного понимания потаенных глубин художественных творений, натужно, громоздящих в своих опусах истертые фразы. Долгий, напряженный монолог героя вер­ шится надеждой на духовное обновление: «Ах боже мой, да ведь если отбросить прочь самолюбие, если найти в себе силы загля­ нуть правде в глаза... правде в глаза...» Однако это «если бы» так и остается нео­ существленной мечтой героя, не нашедшего в себе мужества сбросить ярмо житейской рутины. Погрязший одной ногой в болото ступит туда и другой — такой логический исход ждет всякого, оступившегося хотя бы раз в жизни. Вот о какой драме поведал нам А. Иванов. ВЛАДИМИР ЮДИН