Сибирские огни № 12 - 1979

Ефим помнил, что жаловался он домашним животным на жизнь, рассказывал, какой он плотник-специалист — поискать надо, а жизнь не задалась. Корова говори­ ла о себе, о своем первенце — рыжем теленочке с белой звездочкой, съеденном Кулебякиными и их гостями. Ефим просил у нее прощения, плакал, плакала корова и прощала бедному Ефи­ му все. ■ — Ты никого еще не убил,— говорила она,— н ни в чем не виновен. Собака ни слова не сказала о себе, она только успокаивала их, только говорила им, что все окупится, все вознаградится, что есть заповедные луга, где пасутся мирные стада в вечном лете, она говорила о людях, живущих у заповедных лугов в бревенча­ тых домах, мирных людях, которые не лгут и не бьют друг друга, которые трудятся, живут в любви и не знают страха смерти, потому что нет для них смерти, и их челове­ ческая жизнь — только миг в огромном солнечном прекрасном дне, а в следующий миг они станут травою на заповедном лугу, листвою березы у бревенчатого дома, где станут жить новые прекрасные люди; частью они воплотятся в коров, в собак, во все сущее в том мире. И это единое — мир, он будет вечно жить в любви, и все сущее в нем будет двигаться, встречаться, и расставаться, и вновь встречаться, и медленно плыть по реке времени, возвращаясь от истока к устью и от устья к истоку... — Вы перетерпите... Это все бред, это все страшный сок, это вам блазнится, и вы перетерпите, перемогите... И не делайте в бреду ничего дурного, чтобы память о нем. муки совести — не мучали вас вечно после пробуждения, чтобы не разошлись они по всему заповедному миру, по всем его обитателям,— говорила собака. — Почему же все так? Почему же все так? — мучился Ефим. Корова вздыхала. А собака говорила: — Сон это, страшный сон... Здесь и должка была закончиться моя повесть. Ефима я оставлял в вытрезвителе, там, где находились уже и Володя, и Гена Иванов, и Олег Петрович Рубин. Нет! Не суждено было так вот закончиться моей повести. Теперь, после долгого перерыва, я окончу ее. Ничего не стану дописывать, а вложу в папку тетради, исписанные крупным почерком. И пусть они завершат мою повесть. Попали они ко мне так. Как--?о вечером я увидел, что во двор входит незнакомый мужчина. Я встал, открыл ему дверь. Он вошел и, замявшись, попросил три рубля. Я решительно отказал ему, полагая, что он деньги пропьет. Человек собрался уйти, но вернулся от порога, вынул новенький паспорт, веж­ ливо и твердо обещал вернуть деньги, которые ему теперь крайне необходимы на билет до Н-ска, и я дал ему три рубля... Когда он ушел (ушел он в сторону вокзала), а я натаскал воды для полива, встре­ тил корову из стада (мать была на ночном дежурстве в больнице), так вот, после это­ го и увидел я на полу возле табуретки дерматиновую сумку, оставленную вежливым пришельцем. Я ждал, что он вернется за сумкой, однако этого не произошло. В сумке оказа­ лась клетчатая рубаха и четыре исписанных тетради. Рубаху мать постирала, погладила, завернула в газету. Так рубаха и лежит, до­ жидая хозяина и по сей день. А тетрадки я прочел и поразился. Вытащил пролежавшую четыре года среди бумаг рукопись своей повести и до­ полнил ее тетрадками.