Сибирские огни, 1976, №8

ко, а нам надо допахать свою норму, свой гектар, а то нагрянет Илюха Огнев — беды потом не оберешься. Ты отдохнул немножко, Громобой? Лош адь кладет голову на мое плечо, прикрывает глаза. — Хватит нежиться,— строжусь я,— пора за работу. Громобой никогда не уклоняется от хомута, не задирает вверх го­ лову, как другие лошади. З а свою долгую жизнь он давно, наверное, по­ нял, что это бесполезное дело, оно ничего не даст, кроме побоев, а пото­ му, завидев хомут, подходит сам, покорно сгибает шею и толкает в него голову, только держи покрепче. И погонять Громобоя не надо. Столько он принял от человека мук, столько натерпелся побоев, но и теперь боится удара кнута, судорожно дергается, как от ожога, напрягается каждой жилкой и тянет, тянет, пока не упадет. Хорошо знает лошадь свое дело,— не выступит из борозды, на по­ вороте сама остановится и подождет, пока разверну я тяжелый плуг, да только вот силенок у Громобоя осталось маловато. Пройдет сотню шагов— и бока начинают ходить ходуном, шерсть пятнами темнеет ог пота, а в нахах закипает грязная пена. Но все равно, выгнувшись и опу­ стив почти до земли голову, будет тянуть, пока не Остановишь. Тут и самому можно минутку отдохнуть, и только присядешь на гребень борозды и прикроешь глаза, как все тело охватит приятная сл а ­ бость, и голова, одурманенная тяжелым духом развороченной земли, нальется свинцовой тяжестью, а перед глазами потекут черными ручья­ ми борозды из-под сверкающего лемеха... Громобой фыркает и легонько натягивает гужи,— это он дает мне понять, что передохнул и надо двигаться. Чапыги плуга, до блеска вы­ тертые моими руками, обжигают натруженные ладони, но скоро я при­ выкаю к боли и иду, тащусь шаг за шагом, пока красный туман не застелет глаза, а солнце сквозь этот туман не начнет маячить закопчен­ ной сковородою... 4 На быках, запряженных в скрипучие телеги, утром на полосу при­ ехали сеяльщики: несколько доярок, мой дедушка Семен да старый дружок его Тимофей Малыхин, тот, что ездил когда-то к нам на зи ­ мовье с сенным обозом. Мама за две версты как увидела нас с Громо- боем, так соскочила с воза, да бегом, бегом — через жесткую стерню, через вязкую пахоту. С неделю не видел я ее,— мы пахали далеко от деревни, жили на заимке. И вот уж летела она, как на крыльях, а у меня сердчишко к са ­ мому горлу подкатилось — ни охнуть, ни вздохнуть. — Здравствуй, сынок мой миленький, голубочек мой сизокрылый! Н алетела, обняла, затормошила и как-то умудрялась сразу всего ощупывать, обласки вать— от ног до макушки. — Похудел-то, господи, одне косточки остались, краше в гроб к л а ­ дут... А сапоги-то, боже мой, подошвы совсем отвалились... Д а как же ты ходишь-то, да как же ты живешь-то, сыночек мой!.. — М ама-а! — заревел я в невыносимой к ней нежности, в глухой накопившейся тоске.— Мамочка-а! Возьми меня отсюда, умру я тут совсем... Она осела в борозду, рыдая, приникла к моим разбитым сапогам. Подоспел дедушка Семен, стал неловко поднимать, уговаривать маму. Она успокоилась, только лицо было пепельно-серым, словно взялось землею. Н а коленях р азв я зал а узелок, трясущимися руками развернула