Сибирские огни, 1976, №8

седока? А может, отец пошел на ощупь искать дорогу и заблудился в непроглядной метели? Один живой свидетель остался, который мог бы обо всем поведать. Вот он, пасется рядом, старый мерин Громобой. Я его только что вы ­ пряг из плуга, и он ходит по просохшей кулижке, умудряется как-то дряблыми губами сощипывать молодую травку, недавно выстрельнув- шую из земли. Зубы его истерлись до желтых корней, и весь он — одни кости, обтянутые кожей. Сколько ему лет — десять, двадцать, а может, больше? И почему он белый — таким родился или стал седым от старости? Я подхожу к Громобою, глажу его по жесткой гриве, конь подни­ мает голову, внимательно смотрит на меня. И передо мною встает тот далекий день, когда Громобой вернулся в деревню без отца, а мы с м а ­ мой прибежали на конный двор и увидели его в затишье сар ая ,— жалкого, истерзанного, с выпирающими, как вот сейчас, ребрами, по­ хожими на деревянные обручи, часто набитые на бочку. И как упал Громобой от усталости и стал судорожно биться на снегу, а дядя Яков Гайдабура (придавливал коленом его голову и пытался разж ать ножом зубы. А глаз лошади оплывал слезами, которые зам ерзали и скаты ва­ лись серыми горошинами на истоптанный снег. И как глядел на меня в упор этот страшный глаз, затуманенный безысходной смертной тоскою... — Почему ты оставил папу в степи, не привез его домой? — спра­ шиваю я Громобоя. Он фыркает дряблыми губами, горестно качает тяжелой головою. «Твой отец был сильный и смелый человек,— тихо, без слов, говорит Громобой.— Такие люди не ждут смерти сложа руки. И он пошел искать дорогу, стал палкой прощупывать снег, чтобы найти дорожную твердь. И мы потеряли друг друга...» Ж утковатым ознобом передергивает мои плечи оттого, что я так хорошо понимаю лошадь. — А папа ничего не н аказывал тебе напоследок? Может, просил что-нибудь передать, если с ним случится беда? Громобой долго смотрит на меня мутными глазами, трудно припо­ миная что-то. «Да, д а ,— беззвучно говорит он, наконец,— отец переказывал, что теперь ты остаешься в семье за хозяина. Чтобы мать не обиж ал и помог ей младших ребятишек поставить на ноги... Добрым и справедливым человеком он был, твой отец. И меня любил шибко. Я ведь до колхозов деду Семену твоему принадлежал . Молодой был тогда, резвый,— луч ­ шим жеребцом в деревне считался. На скачках ни одна лошадь со мною тягаться не могла. Бывало, сядет твой отец верхом, только гикнет,—• я и лечу, аж земля становится дыбом, аж ноздри ветром разрывает... А когда колхозы начались, дед Семен твой заупрямился: все, говорит, до последней курицы на общий двор сведу, а Громобоя не отдам. А отец-то твой в комсомольцах ходил, стыдно ему за деда было, так он ночью, тайком , отвел меня в общую конюшню, а после каждый день при­ бегал, овес в карм анах приносил и кормил меня с ладони. А то — обни­ мет за шею и плачет, и ведь восемнадцать лет уже было, женился в том году...» Громобой тяж ко вздыхает, переступает клешневатыми ногами на разбитых треснутых копытах. Я вытряхиваю из карманов черные крош­ ки лебединого хлеба и подношу на ладони Громобою, как делал ко­ гда-то мой отец. Конь осторожно берет их мягкими теплыми губами, б л а ­ годарно кивает головою. «Ты помнишь шрам на левом плече отца? — спрашивает он.— Это память от той ночи, когда ловили мы братьев Каменских. Были в н а