Сибирские огни, 1976, №8
Почему-то не раньше и не позже, а именно с этого времени посели л а с ь во мне тревога: я стал осознавать, что в мире случилось что-то страшное. Проснешься утром, выглянешь в окно,—в синих сумерках мечутся черные тени, факелами пылают головешки, дым стелется по ули це, а надо всем этим навис кривой татарской саблею, холодной сталью сверкает месяц. Не вернулись ли времена грозного Батыя, о которых я с содроганием читал в книжках? Где-то в неведомой дали, за тыщи верст, была война, и сюда, в н а шу глухую сибирскую деревеньку, стали долетать ее страшные осколки в виде казенных бумажек-«похоронок». Осколки эти ранили прямо в сердце... Первая получила «похоронку» на одного из четырех своих сыновей, ушедших на фронт, бабушка Кулина. Рано утром я бежал в школу. Ч е р ным, без единой кровинки, было еще небо, лишь синие сугробы излучали бледный рассеянный свет. И в этом призрачном полумраке, как всегда по утрам , маячили торопливые тени с «факелами», окутанные дымом и искрами. Отблески огня багровыми зайцами прыгали по снегу. Проходя мимо Кулининого двора, я вдруг услышал истошный, длин ный без роздыха вой. Я не помню, чтобы т ак кричали люди. Из избы во двор выскочила бабушка Кулина в белой длинной рубахе, заголосила ди ко и страшно и, словно захлебнувшись, стала оседать на снег. К ней подбежала почтальонка Нюшка, горбатенькая шустрая девушка. Она пыталась поднять старуху и сама в голос ревела с перепугу. Подоспели соседи, бабку занесли в избу... В школе уже все знали о «похоронке». Было непривычно тихо в ко ридоре, д аж е неутомимый Ванька-шалопут присмирел: не ходил по г р я з ному полу «на ушах», не пытался доплюнуть до потолка. Перед началом урока наша старенькая учительница Анна Констан тиновна обвела всех печальным, тревожным каким-то взглядом и тихо ска зала : — Вот и в нашу деревню заглянула война... Потом она стала расска зывать о фашистах, которые, как волки, не могут жить без крови,— такие уж они по своей природе. У Анны Константиновны два сына тоже были на фронте... А дома меня ж д али новые огорчения. Когда я вошел в избу, мама сидела на лавке, кормила Кольку и тихо плакала. Слезинки капали на Колькино лицо, наверное, щекотали, потому что он морщился, отрыва ясь, крутил головою, а мама уставилась куда-то в угол, ничего не замечала. Сердитая бабушка пряла шерсть,— веретёшка так и свистела в ее руке. Я сунулся было в горницу — там, ссутулившись, сидел хмурый дед Семен и прилаживал к своей свинцовой ложке петушиную ручку. И лишь теперь я до гадался: в доме был скандал. А позднее узнал, что эта ссора была из-за меня. Дедушку все-таки заставили ехать на зимовье вместо ушедшего на войну Ахмеда, и он по требовал, чтобы и я поехал туда жить вместе с ним. «Как одному-то в этакой глухомани?! — кричал дед.— Заболею — и воды некому будет подать. А то и окочурюсь ненароком». Мама и бабушка возражали го ворили, что мне нельзя отставать от школы, но дед упрямо твердил свое- «Школа — не волк, в лес не убежит. Еслиф все шибко грамотными ст а нут — кто тогда хлеб сеять будет, грамотеев этих кормить? Я вот не уче-
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2