Сибирские огни, 1976, №8
Гл яжу -—табор цыганский, собаки брешут, костер пышет, а на ём —аг- ромадный котел с варевом. И такой духмяный з ап ах от этого варева, что я чуть язык не проглотил. «Галушки с салом варят» ,— смекнул про себя. Ладно. Стащили оне котел с огня, тут же, на кошме, расселись вокруг и уже было за ложки взялись. Тут и я подойти насмелился: голод — не тетка. Поздоровкался вежливо. Здравствуйте, мол, господа цыганы, хлеб да соль! «Едим, да свой,— отвечают,— а ты рядом постой». Приятный, говорю, аппетит! «Все не жевано летит»,— отвечают. Чую — не дюже им хочется приглашать меня к котлу, сыт голодного и впрямь не разу меет. Зло меня взяло на них. Напрямки говорю: попотчивали бы галуш ками, господа цыганы. Н а б р а л с я такого нахальства... — А тебе и набираться его нечего, оно всегда при тебе,— вставил конюх Илья Огнев. — Чья бы корова мычала, а твоя бы помолчала,— огрызнулся в его сторону Копка. — Д а к замыч ал а теперь, когда ты ногу ей палкой перешиб. А за что? Видите ли, прясло у него в огороде рогом своротила, картошку вы топтала,— не унимался Огнев, все больше распаляясь. Н а него зашикали , а кузнец Яков Г айдабура поднес к носу конюха свой пудовый черный кулак и шепнул ему на ухо: — Этой вот кувалдой я з а р а з сбиваю с ног годовалого быка, и бык поднимается не сразу. — Вот ведь гундосый, вечно встрянет, куда его не просят. В каждую дырку затычка. — Ему настроение людям спортить — хлебом не корми. — Продолжай , Прокопий Ильич! — Ну д а к вот,— снова начал Копка.— Н а б р а л с я я такого... такой храбрости, угостили бы, господа цыганы, говорю. А оне: «У нас ложки лишней нетути». Об етом какой разговор, отвечаю. Достаю из-за голени ща свою и подсаживаюсь рядом. Шуранул ложкой по котлу, и сразу з а цепил парочку большущих, по куриному яйцу, галушек. Самый старый цыган, видать, председатель ихней артели, на меня покосился: «Провор ный ты, батенька, работник за столом, по две таскаешь». Извиняй, гово рю, не могу по три — подавиться боюсь. А сам незаметно одну галуш ку под себя положил. Потом зачерпнул снова, хлебнул, галушку эту на глазах у всех из-под себя вытаскиваю, и—шмяк ее опять в котел! И з виняйте, говорю, господа цыганы, маслена шибко галушка-то ваша, не удержалась, насквозь проскочила. Те, вижу, морщиться начали, матю- каться, ложки в сторону отложили. Тут-то я в одиночку и налег на котел... У костра засмеялись, а мой дедушка ск а з ал со вздохом: — Здоров ты, здоров брехать, Копка. Однако не н ашлось еще в све те человека, который бы цыгана обманул. Тоже анехдот такой слыхал. Судят цыгана — лошадь украл. А он поднимается и говорит: «Я, Граж даны судьи, з а лошадь не ответчик, я ее не крал. Судите меня за воров ство уздечки, которую я, точно, стыбрил. И не моя вина, что эта самая уздечка на лошадиную голову была одета, а лошадь, дуреха, у в я зала сь за ней». Костер догорел. Б а бы вернулись с озера, шуршали в б ал а г ан ах се ном, ворчали на мужиков. Вскоре все расползлись по своим норам. Л а герь угомонился, затих. И только за Шайдошем , во ржи, призывно кри чала перепелка: — Спать-пора! Спать-пора! Но напрасно уговаривает птичка-невеличка: не очень-то слушаются ее в эту медовую сенокосную ночь парни и девчата. Они шастают по-за балаганами, топочут, ка к лошади , гремят лодочной цепью на берегу озера, оттуда доносится приглушенный девичий смех, и мне кажется,
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2