Сибирские огни, 1976, №8

«нейтральные» бытовые зарисовки, изрядно •сдобренные сибирским «колоритом», сибир­ ской экзотикой, типажами одержимого стра­ стью к перемене мест новосела или, напро­ тив, кондового, замшелого чалдона. Авторы этих произведений обладают не­ малой писательской техникой; с одной сто­ роны, поражает их виртуозность при описа­ ниях экстраординарного, с другой,— уни­ кальное знание и любовь к заповедным угол­ кам края. Наглядный пример — новелла «Вечная мерзлота» Геннадия Машкина. Можно остановиться на более слабых при­ мерах этого порядка. Но, думается, не сто­ ит: требования времени уводят с литератур­ ного вернисажа не столь глубоко прописан­ ные картины. Несомненно, «групповой портрет» совре- менника-сибиряка получился. Правда, вгля­ дываясь в него, хочется иногда, говоря языком искусствоведа, «большей адекват­ ности истинному облику модели». Видимо, не всегда строгий ОТК составителя дейст­ вовал на полную мощь. И стоило, на наш взгляд, включить в кни­ гу новеллы сибирских рассказчиков Д. Сер­ геева, Г. Николаева, В. Гусенкова, И. Куди­ нова. Е. Гущина. Книгу «Сибирский рассказ», выпущенную стотысячным тиражом, не встретишь пыля­ щейся на прилавках. Серьезная, большая ра­ бота всегда замечается читателем. Б. ЮДАЛЕВИЧ Д. Стахорский. По-человечески. Повесть и рассказы. Коми кн. изд-во, Сыктывкар, 197S. ...Заполярный промышленный город пере­ живает тяжелую ночь; ударила пурга и одновременно мороз, «тридцать на трид­ цать» (такова и скорость ветра, и темпе­ ратура воздуха). В эту ночь горком партии превратился в боевой штаб, в «инстанцию последней помощи» при борьбе со стихией... Вся повесть Д. Стахорского «Двести ты­ сяч» — своеобразный репортаж из горкома именно об этой тревожной ночи: сюда зво­ нят руководители предприятий, сюда идут люди с самыми разнообразными жалобами и просьбами. Драматизм повествования до­ стигает высшего накала, когда в горком сообщают: воспользовавшись пургой, бежа­ ло несколько заключенных исправительно- трудовой колонии, из них двое — особо опасных... Да тут еще возникла угроза остановки ТЭЦ — там на исходе уголь, а подвезти его по заметенным путям невоз­ можно: двухсоттысячный город (при таком- то ветре и морозе!) может остаться без све­ та и тепла... Вот в этой, почти «фронтовой», обстанов­ ке и действуют первый секретарь горкома Петросов и дежурный-инструктор Сарин, сразу вызывающие симпатию читателя. Хо­ тя они — обычные люди, наделенные и ка­ кими-то личными слабостями, и чисто чело­ веческими черточками характеров, однако в нужный момент эти партийные работники умеют мобилизовать на борьбу со стихией и всякими ЧП тысячи людей и, встав во главе них, выполнить до конца свой пар­ тийный и гражданский долг. Кроме повести «Двести тысяч», книга Д . Стахорского запоминается и нескольки­ ми безусловно своеобразными и яркими рас­ сказами: «Мой мужик», «Белый», «По-чело­ вечески», «Ну, я пошел» и др. В каждом из них взята нестандартная, по-своему острая и интересная ситуация, в каждом выпйсаны живые, запоминающиеся харак­ теры. Думается, можно уловить здесь и лю­ бимую мысль Д. Стахорского — решитель­ ное неприятие им людей типа «балласт»: сереньких, недумающих, нетворческих чело- вечков-винтиков, практически тех же ме­ щан, на которых «стоит, но не движется мир...» Именно таков оператор аэрогеодезиче­ ской партии Василий Лукич Брюкин («Мой мужик») — человек, конечно, и . мягкий, и безобидный, и даже чем-то симпатичный, но — именно «балласт», что осознает даже он сам. В странных, полуфантастических снах, которые Брюкин видит во время ра­ бочих полетов над тайгой, ему начинает являться некий таинственный «мужик» — сотрудник внеземного Института Управле­ ния Элементарными Цивилизациями. Этот «мужик» отвечает там, в своем Огромном космическом «Институте», именно за Брю- кина и его аэрогеодезическую партию («от­ дел сорок два-восемнадцать»). И все бы ничего, но выясняется, что и этот брюкин- ский «потусторонний контролер» тоже у себя на небесах — «балласт», тоже равно­ душный, инертный исполнитель, допускаю­ щий по халатности проникновение Брюкина (пусть хотя бы в снах) в святая святых своего «Института». Кончается все печально: земной «бал­ ласт» Брюкин уничтожается не без помощи своего небесного «балласта-контролера», ко­ торому безжалостный шеф просто-напро­ сто поручает закрыть «отдел сорок два- восемнадцать»... Точно так же, утверждает автор, и в жизни всегда наказываются инертность и равнодушие, леность и аморфность, — ведь человек силен и ценен прежде всего твор­ ческим потенциалом, душевным горением, активностью, — без них не стоит и жить, коптить попусту небо. Примерно той же мыслью где-то в под­ тексте «начинен» и рассказ «По-человече­ ски», где симпатии автора явно не на сто­ роне «лопуховатого» (хотя опять же и доброго, и доверчивого, и заботливого) буровика Василия, который довольно быст­ ро закончил личные поиски смысла бытия и зажил «по-человечески», «как вое», же­ нившись на девушке, когда-то любившей вовсе не его, а лихого, неуемного, правдо­ любиво-взрывного Серегу. Читателю стано­ вится ясно, что именно этот Серега, не •имеющий до сих пор ни кола ни двора, •неприкаянный, одинокий, .но зато — страстно ищущий, мятежный, никогда не сходящий «перед гадом с тропы»,— живет «по-человечески», то есть шжреннее, глуб­ же, интереснее, чем его омещанившийся товарищ.