Сибирские огни, 1950, № 5

выразительно характеризуют личность этого человека, отмечают рост его со­ знания. Удачно применён Сартаковым приём «двухпланового» изображения Алексея, например, в эпизоде спасения плотов, сорванных с причала лесозавода внезап­ но поднявшейся водой. (Этот рассказ раньше назывался «На плотах», потом — «На запани» и, наконец, — «Катю- шина затея».) Сначала Алексей как бы «заснят» издалека: автор даёт нам возможность наблюдать за его работой с берега. Потом обо всех подробностях обстоятельно и несколько сердито рас­ сказывает сам Алексей, который пер­ вым поднял тревогу, вернувшись в кон­ тору завода после конца своей смены. Нельзя согласиться с оценкой, кото­ рую дал этому эпизоду А. Коптелов в своей рецензии на первое издание «Алексея Худоногова» (рецензия напе­ чатана в альманахе «Сибирские огни», книга шестая. Новосибирск, 1 9 4 5 г.). А. Коптелов так объясняет мотивы по­ ведения Алексея: «В разбушевавшейся реке он стал на самое трудное и опас­ ное место. И, может быть, даже не по­ тому, что он хотел спасти все брёвна, а потому, что находит упоение в удали, в преодолении трудностей» (подчёркну­ то мною. — Б. Р.). Короче: «Есть упоение в бою и бездны мрачной на краю!». Однако нет никаких оснований подобным образом «романтизировать» Алексея, будто бы безотчётно влекомо­ го опасностью, как таковой. Из разви­ тия образа в целом, да и из этого рас­ сказа следует, что Худоногов бросился в опасность не ради её самой, а имен­ но — спасая государственное добро. Так же «двухпланово» показывает Сартаков Алексея в одном из лучших эпизодов нового цикла — эпизоде рабо­ ты Алексея на заводе в заключитель­ ном рассказе второго цикла — «Новый дом»: «Работал Алексей с наслаждением, даже слегка склонив набок голову, словно прислушиваясь к певучим зву­ кам, какие издавал под его рукой шлих­ тик...» Не случайно Сартаков поруча­ ет здесь рассказчику вспомнить скрипа­ ча, который вот так же склонив голо­ ву, — и с такой же смелостью, свобо­ дой и уверенностью, — вдохновенно играет на своём чудесном инструменте. В том, как работает Алексей (как он стал работать, многому научившись и многое осознав), автор видит «творче­ ский труд художника». В этом срав­ нении столяра со скрипачом не ощу­ щается никакой фальши, ничего на­ сильственного: творческий труд худож ­ ника — вот что стремится вложить со­ ветский человек в любую деятельность! Но сам-то Алексей отнюдь не удов­ летворён достигнутым: «отстаёт умение от мысли... Насколько умения в руках прибавится, настолько новые желания у меня вперёд уйдут». И опять-таки долго и увлекательно Алексей расска­ зывает о своих мечтах и планах. Капиталистическому производству не­ обходим неразмышляющий рабочий (как капиталистической армии необхо­ дим неразмышляющий солдат). Нужен живой автомат, робот. В лице Алексея (в последних рассказах) советский пи­ сатель Сартаков стремится показать противоположный тип рабочего, харак­ терного для социалистической эпохи, эиохи стирания граней между физиче­ ским и умственным трудом. Это удаёт­ ся ему не везде, изредка автор сби­ вается на схему. Есть во втором цикле много слу­ чайно привлечённого, необязательного, есть места, заставляющие читателя ска­ зать себе: «Сомневаюсь». Это относит­ ся, в основном, к образу Катюши. Ко­ нечно, во многом образ этот остаётся столь же привлекательным, как и. раньше. Отдельные сцены углубляют этот образ. Но порою автор начинает обращаться не к внутренней логике об­ раза, а к произвольным «придумыва­ ниям», и тогда сразу же образ Катю­ ши тускнеет, ибо утрачивается главное — художественная правда. К примеру, не поверит читатель разговору Катюши с худруком клуба. (И особенно досадно, что этот фальши­ вый по тону эпизод встречаем рядом с превосходным местом, когда Катюша окончательно приходит к выводу O' не­ обходимости вступления в партию). Не поверит потому, что просто не видит здесь Катюши, а видит какую-то не­ знакомую женщину, наделённую к то­ му же (в отличие от Катюши —■ даже на этом этапе её развития) совершенно интеллигентным языком и несвойствен­ ными сартаковской героине строем р е­ чи и интонациями: «Я не знаю, что одобрил Игорь Яковлевич и что нравится вам и Игорю Яковлевичу, — овладевая собой, сказа­ ла Катюша, — но зато знаю, что лич­ ный вкус двух человек ещё не даёт им права навязывать...» На ядовитый во­ прос художника: «Вы не любите Ш у­ берта?» мнимая Катюша отвечает в: таком стиле: «Я не люблю, когда его играют на кочерге. А вот вы, действи­ тельно, не любите Шуберта. И ника­ кую музыку не любите. Я уж не гово­ рю: русскую музыку». Так написана вся сцена, вызываю­ щая чувство досады и недоумения: где же настоящая Катюша, та Катюша, ко­ торая через несколько страниц снова обретает своё лицо и свой язык: «Ой, рассказать тебе, как Игорь Яковлевич попыхтел. Свиридов его к себе при­ гласил... и начал, и начал...» илиг «А Лёшка от парторганизации особо к нему прикреплённый» и т. д.