Сибирские огни, 1925, № 6

Николай слушал, прижавшись головой к большому, как грибной кузов, Тониному животу. Он слушал биение новой, еще не рожденной жизни. И над ним удивительными звездами цвели раскосые Тонины глаза. И вот тогда в памяти Николая возник недавний вечер и киргизенок, от- бивающий счет. В ярком видении встала неожиданная мысль, мысль о том, что сын его (да, непременно сын), сын его и Тони будет такой же, как этот киргизенок. И вот тогда случилось невозможное. В комнате, где праздность утверждена была густым и сдобным запахом, в комнате, за стеной которой в слезливом всхлипе, в молитвенном рокоте и в ладанном дыму уплывал в небытие лиловонбледный мертвецкий профиль, в маленькой комнате, в напоминание об очень далеких днях (о прошлых днях, а может быть, о будущих), в праздничной ее тишине запел золотой челнок.