Сибирские огни, 1925, № 6

Через неделю хозяйство сманило опять Михайлу домой. Испуганный Микюлка-сын, что есть мочи, ухватился за рукав тятькин и вопит: — Тя-я-тька, в избе ночевать страшны... У доктора в комнате шкеде- тина зубы скалит. Мамка к бабушке со мной на ночь уходит. — Не плачь, сынок, на заимку уедем, зимой. Доктор приветливо встретил хозяина. — Наздар. Вы куда уезжаль? Самое худшее—доктор повел Михайлу к себе в горницу показать 1 свое новое прнобретенье, чем он весьма, видимо, гордился. Михайло упирался, как бык перед убоем. — Увольте, господин-пан... христом-богом малю... Вы ишшо и меня так-то сварите... Уважьте... не могу. — Э-э, какой есть трус. Цо так можно? Руссия—храбра, Руссия—не боится смерти, а это только скэлет... Он- не кусайт... — Нет, не могу, увольте... Боюсь. Как не упирался хозяин, доктор настоял на своем. — Вы меня обижайт. Михайло вошел, зажмурив глаза-, в дверь. Он упирался, а сзади его ле- гонько. и добродушно, подталкивал доктор. Наконец, бедный мужик ввалился в горницу, не открывая глаз, трясясь, как банный лист. — Откройте очи. Э.то не будет страшно. Михайло, после долгих упрашиваний, сразу открыл глаза и сразу же за- крыл их. — Ой, умираю. Да неужели это Ванча? Ой, смерть моя! Доктор поддерживал его. В углу стоял большой торжествующий ске- лет на подставке. Череп смеялся, как ни один из черепов на столе (а их было много). Длинные руки вытянулись по костлявым швам, но впадины глазели грустно, как будто что-то живое сидело в них. — Ну, как?—спросил доктор, довольный произведенным эффектом.— Это науке будет давать великую пользу... Ну, как это? Михайло упорно молчал. У него отнялся язык... Вечером он слег в постель. Услужливый доктор хлопотал у изголовья . одуревшего мужика. Остатошная присказка. Проскакали деньки и года бывалые. Стоит себе Култук село, постаивает в щели, и на Байкал глядит—не наглядится. Вода насквозь видна, и волны у берегов шуршат, как кот на печи натопленной. Все прошло. И дни и годы, И чехов нет давно в помине в Култукском селе. Нет их и по остальной Сибири. Живет еще до сих пор мужик Михайло. В бывалые дни и он ходил партизаном), насмотревшись на муку-мучеиичеекую, на горе да на слезы на- родные, а теперь—землероб, как и все. Как вспомнит один воскресный день, кровь холодеет в сердце, и в гла- зах круги за кругами запляшут. — Ну,—скажет,—и были времена, ну,—окажет,—и кутерьма была. Дым коромыслом стоял... Так эту горькую годину до сих пор мужики поминают. Спросишь, что было у вас, мужики, в 1918 году? — А чо, паря, было... Дым коромыслом стоял... Мужик Михайло живет в старой избе. Куда ее денешь?