Сибирские огни, 1925, № 6

Мужики нахмурились. Задвигались. Переглянулись. Макар Иннокентье- вич простер руку вперед, ткнул пальцем в сторону поручика и наставительно- сурово сказал: — Не балуй!.. Об жизни своей не хлопочи, не беспокойся! Об ей началь- ство похлопочет!.. — Не хлопочи!—подхватили другие.—Пошто преждевременно раззо- ряешься?!. — Кому следоват, те и рассудят по правильному... Обряжайся в дорогу!.. — Ишь, солнце-то уж где!.. Канабеевскому притащили все его имущество, бросили возле него. Гля- дели, как он одевался, укутывался, обряжался в путь-дорогу. Канабеевский не глядел на мужиков. На щеке вздрагивала у него какая- то жилка. Вздрагивала зря, безудержно, и не было сил сдержать ее, оста- новить. Мужики внимательно следили за поручиком, словно ни весть как инте- ресовало их, как одевается человек дорожный, готовясь из полутемной бани выбраться на морозный утренний воздух, чтоб усесться поудобней в низень- кие карточки и отдаться дальней, молчаливой дороге. — Ну,—сказал кто-то, когда Канабеевский затянул на себе кушак.— Ну, с богом!.. Валяйте, мужики, на улицу! — Выходи, паря! Не задерживайся!.. Канабеевский пошел. В дверях приостановился, сжал челюсти: жилка прыгнула быстрее. С трудом разжимая губы, напоследок сказал: — Милости у вас просил... Бесчувственные вы... Не люди—звери... Мужики молчали... Так поехал Канабеевский, Вячеслав Петрович, поручик, из Варнацка, где скучно зимовал он. Ехал опустошенный, пришибленный, нищий. И вместо сокровищ (черно- бурые лисицы—темные, как ночь, соболя, мягкая, пушистая рухлядь) повез он отсюда обжегшую его ужасом и мелким, неотвязным чувством липкой, несмываемой гадливости болезнь. А навстречу... 32. А навстречу, там, где-то по ту сторону Бело-Ключинского, сверху, в зве- рином' лесном беспорядке двигались красные партизаны. На них клочьями, обрывками висела изношенная, плохогреющая одежда. На щеках, на носах у них коричневыми пятнами лежали морозные поцелуи—до крови, до мяса. Их красные знамена-значки истрепались, иеполоскались под пургами, под хиусами, под морозом. Их красные знамена с просвечивающимися рана- ми гнулись под вьюгами, гнулись, но ползли, ползли вперед. Порою они пели. И эти песни, которые хрипло рвались из простуженных глоток, будили сторожкую тишину тайги. Они двигались безудержно, неотвратимо, как судьба. И крепнущее предвесеннее солнце просыпало на них косые сверкающие лучи свои.