Сибирские огни, 1925, № 6

Обнажив свой торс, он внимательно стал оглядывать холенное, белое тело. Он оглядел руки, грудь, живот. Скуля от нетерпения, он пытался прощупать пальцами спину, плечи. Он гладил гладкое, с поблескивающей кожей тело свое, искал прыщиков, предательских признаков болезни. Потом он скинул с себя остатки одежды и так же оглядел, ощупал ноги. Нагой стоял он посреди комнаты, слегка поеживался от свежести, от тихих струек, тянувшихся из окон, из дверных щелей. Осмотрев себя и не найдя ничего подозрительного, он выпрямился, по- тянулся гибко и легко и вздохнул. — Ну, слава богу, кажется, уцелел!.. Так начиналось его каждодневное терзание. Каждый день утром он тща- тельно осматривал, ощупывал свое тело. Достал у хозяев тусклое простеноч- ное зеркало и при помощи своего маленького ухитрился оглядывать свою спину. Каждое утро просыпался он в поту, замирал от страха, долго не ре- шался оглядеть себя: все боялся найти роковой знак. И, когда, наконец, решившись, ничего не находил, радостно ухмылялся сам себе, что-нибудь громко вскрикивал, делал нелепые движения—подпры- гивал, скакал, махал приветливо (сам себе!) рукою. В тот первый день, когда приходила Кокснриха, поручик мрачно прошел к хозяевам, напугав своим приходом Устинью Николаевну, и приказал немед- ленно звать Селифана. Селифан пришел сконфуженный, опасливо держался подальше от Кана- беевского и терся возле двери. — Ты, мерзавец, почему меня не предупредил, что Степанида сифили- тичка?—накинулся на него» Канабеевский —- Я, вашблагородье, хотел было вам отсоветовать, да вы сами слу- шать не стали!—стал оправдываться Селифан. — Разве так нужно было говорить?!..—освирепел поручик.—(Мало ли что я не хотел слушать! А раз дело такое—ты обязан был доложить мне подробно. Понимаешь, обязан?!. — Понимаю, вашблагородье!—сокрушенно согласился Селифан. — Молчи!.. Не смей перебивать. Ты вот запомни, заруби себе где хо- чешь: если я, сохрани бог, подцепил болезнь от этой стервы, ты будешь от- вечать! Ты мне ответишь!.. —• Да я, вашблагородье... — Молчать!.. Пошел вон!.. Вон, сию минуту!.. Потом Канабеевский немного успокоился (он уже оглядел, освидетель- ствовал себя, затих, задумался. И в задумчивом этом своем настроении добыл он с угловичка те, забытые, листки—«Стихи и настроения»—охлопн'ул с них пыль, подчеркнул все прежде написанное жирной чертой и, повздыхав, на- писал: « ...Жизнь станет не нужной и страшной, если господь не отвратит от меня этого...». 26. Кокориха Пелагея, еле убрав ноги от разорившегося поручика, уехала ни с чем обратно в Бело-Ключинское. А приезжала она с делом, от дочки, от Степаниды. Степаниду третий день трясла лихоманка видно, продуло ее хиусом острым у родных прорубей, куда уехала она из Варнацка гостить к родителям. „Сибирские Огни" № 6. 1925 года,