Сибирские огни, 1925, № 6

многоцветный, бриллиантовый Орион словно шел за «ими, указывая им их смежный морозный, смертный путь. Своих мертвецов зарывали они в мерзлую землю, которая визжала под лопатами, под кайлами. В мерзлую, неуютную землю хоронили они тех, кто не вынес этого похода, или погиб в стычке с неприятелем. За ними оставался широкий след. И на нем—могилы, десятки могил. Они шли нествратно, как судьба... И в стороны от их пути по таежным иргисам ползли вести о них. Поло- ла о них молва. Как оно ползет в тайге? По остриям елей? По кованым льдам речек г По тундровым перевалам? По хребтам, по боркам? Никто не знает. Но она подает... 2 3 . Многими путями приходит судьба. Не все ли равно—каким? К поручику Каиабеевскому она пришла самым петлистым, самым не- прямым путем. В тихий полдень, когда теплели солнцем" оцелованные льды в окнах, вошла к Канабеевскому Макариха и громко спросила: — Не спишь, Ачеслав Петрович? — Нет,—недовольно ответил поручик. Лежал он на постели и погля дывал в окна. — Там тебя спрашивают!—ухмыльнулась Устинья Николаевна. — Кто еще? — Сродственница твоя!..—-зло хихикнула Макариха... — Кто?! — Да Кокориха, Стешкина мать! — Ну, чего ей еще надо!—рассердился Канабеевский и слез с постели. Какого чорта ей надо, спрашиваю я? —. А ты ее самую спроси!—огрызнулась Устинья Николаевна и, покер нувшись к двери, крикнула: —• Пелагея! заходи!.. Дверь медленно отворилась, через порог перековыльнула закутанная фигура. Рядом с Устиньей Николаевной встала сна; поклонилась и, не поды мая головы, гнусаво поздоровалась: — Здравствуй-ка, господам! Добро ли живешь? Устинья Николаевна отодвинулась в сторону. Вошедшая разогнулась, подняла голову. Канабеевский взглянул на нее и увидел, рассмотрел лицо. Еще не понимая причины, не осознавая ее, он почувствовал внезапную тревогу. • Он поддался ближе к той, пришедшей,—и вот ясно встало перед ним старое, закутанное платком лицо, на котором остро поблескивают еще невыцвет - шие глаза и под ними плоское проваличце маленького носа. — Ты кто?—колыхнулся поручик и белые пятна вспыхнули на его щеках.—Ты кто?.. Безносое лицо широко расползлось, улыбка оскалила выкрошившиеся зубы: — Да я, господин, Степанидина родительница... Кокорихой по-здеш- нему прозываюсь... Канабеевский, белея и 'вздрагивая, поднял трясущуюся руку к голове, провел пальцами по волосам: — А нос?..—нелепо сказал он.—Нос у тебя... Ты давно больна?..