Сибирские огни, 1925, № 6

— Приказ, так Я полагаю, следовает об'явить какой ни на есть... ДАЧ тоддержки дисциплины в народе. А то видят—начальство и тому подобное, а, между прочим, строгостей и, скажем, утеснения никакого... Канабеевский поправил подушку, подтянулся телом вверх, полусел на постели. v — Ну-у?..—оживился он и насмешливо уставился на Потапова. Тот осмелел, почувствовал заинтересованность поручика. — Тут запустение большое, ваше благородье... Застой... Тунгусишки два года, а кои и больше, податя не носили, ясак по-ихнему. Об'явить бы. нущай несут... — Ясак?.. — Податя. Пушниной. Раньше в Якутск увозили. Все едино, у тунгуси пек в чумах залеживается. Торговых нету, менять не на что... Приказать бы, вашблагородье, нанесли бы. Когда и сгодилось бы. А? — Пушнина, говоришь?—сунулся поручик ближе к краю постели, к Селифану.—А соболей много? —• Соболь есть. Больше все, конечно, белка, гарнок. Еще лиса бывает сиводушка, чернобурая, огневка... замечательная бывает лиса! Канабеевский спустил ноги на пол и застегнул ворот рубашки. — Брать соболями и этими... чернобурыми, сиводушками!.. Тащи сюьа стол! Селифан засуетился, заскрипел стоиюда, придвинул его к поручику. Он ожил, повеселел, стал сразу развязней, смелее. — Пошто одними соболями, да лисицей, вашблагородье!? Белка—она тоже свою цену имеет, ежли в большой партии. Пишите: всякой пушниной в два раза превыше супротив прежней раскладки. — А много это выйдет?—наморщил лоб Канабеевский. — Порядочно!.. — Ну, ладно, ты принеси мне потом прежние списки—остались, навер- мое—посмотрю... Канабеевский вытянул из неисписанной пачки листок бумаги, повертел притупившийся карандаш и написал: П р и к а з . Селифан сбоку, через руку поручика следил за прыгающими буквами, кевал губами и всей душою помогал Канабеевскому в его работе. Он подхва- тил размашисто подписанный поручиком приказ, оглядел его и вздохнул. — Ты чего?—спросил Канабеевский. — Да вот, скорблю: печати нету подходящей... — Не беда!.. Тащи старую. Старой обойдемся!.. — Верно!.. Все едино... Складывая тщательно исписанный листок, Селифан широко улыбнулся и мотнул головой. Канабеевский заметил это и нахмурился. — Ну, ступай!—сердито сказал он.—Устал я... 1 4 . Четвертый день Соболька, любимая черная сука Макара Иннокентье нича с вечера начинала беспричинно выть. Четвертый вечер Устинья Нико- лаевна темнела, услышав этот вой, и опасливо ругала собаку: — У, неиздашна кака падина! Чего ты воешь на свою голову?!. ,, Сибирские Огни" Л? В. 1925 г 2