Сибирские огни, 1925, № 6

para) губы, запах крепких духов и пудры и тела. Было туманное, туманящее, не дающее забвенья веселье после службы, после работы. А работа была горя- чая: в морозное утро испугать гулким топотом шагов тяжко уснувшую тюрь- му, разглядывать с тупым любопытством бледные, посеревшие лица с обречен- ностью е. глазах; слушать хмурые окрики солдат, подгонявших мерзнувших в легком, наспех одетом, платье людей. Командовать, сквозь выстрелы слышать краткие вскрики, стоны... Конечно, любовь поручика Канабеевского к рассказу прямого отноше- ния не имеет. Но ведь ее он вспомнил (силился вспомнить) и ради нее, порыв- шись в чемодане своем, выволок на стол стопку бумаги, очинил карандаш и стал писать: «и тихи и настроения Вячеслава Канабеевского. 1920 год. вблизи Ледовитого океана. Зимою». И, чуждый романтизма, автор вынужден разделить с поручиком Канабе- евоккм его вздохи, его бесплодные и бесплотные грезы о сероглазой волжской девушке... Селифан, заходя по обыкновению к поручику ежедневно, стал почти- тельно и с уважением наблюдать, как начальство, склонившись над столом, трудолюбиво и упорно исписывало листок за листком. Он покашливал, пере- минался с ноги на ногу. Он понимал, что поручик занят чем-то важным и серьезным. И, уйдя от Канабеевского, Селифан таинственно, с оглядкой рас- сказывал встречным мужикам: — Како-то дело сурьезно ладит офицер-то!.. Будет важ> како-нибудь предггксанье, погодите!.. Устикья Николаевна, в первый раз увидевши поручика за новым заня- тном, помотала головою и широко улыбнулась. — Вот, гли-ка, батюшка! — сказала она. — Точь-в-точь ты, как оногдысь осударствейньгг. Те то же, бывал», пишут-пишут, инда с лица обе- леют. А то зачнут читать. И кака имя польза от книг тех?!.. Стихи у поручика не ладились. Давил-давил он из себя рифму-—поэзия поддавалась ему плохо. Удачней выходило с «настроениями». Здесь поручмсова душа находила выход. Слова, хоть и неуклюже, но нанизывались одно за другим—и выходило что-то связное. Перечитывал это Канабеевский, ерошил отросшие лохмами волосы и удовлетворенно вздыхал: приятно было глядеться в зеркало и видеть возвышенный образ тоскующего, непонятного окружающим, неизмеримо выше их стоящего героя. Однажды поручик записал: «Снежная добровольная тюрьма вокруг меня такая суровая и страшная, что еслиб не полная уверенность в том. что через несколько недель Петр Ильич пошлет за мной людей, которые выведут меня к морю, на свободу, к любимому делу—я при- шел бы к мысли о самоубийстве». . Была в это время Канабеевским сделана и такая запись: «Еслиб черти эти не растрясли Россию и не надо было бы тащиться по этой проклятой студеной Сибири, - хорошо бы где-нибудь на Волге, в волжском городе комендантом города быть или начальником гарнизона; жениться бы на блондинке, чист'нькая была, не худощавая и непреме нно невинная. И чтоб за городом дач- ка была весел^ньк is. И дни стояли бы жаркие, чтоб квасу со льдом хотелось. И ку- гат^ся бы раза тр i в день.. ». Быстро исписывал Канабеевский свой запас бумаги. Селифан наливался гордостью и все чаще пугал мужиков непонятными намеками: — Дожидайтесь предписания! Вот увидите... Сразу приказов десять об'явим! Да!..