Сибирские огни, 1925, № 6

Где-то петух горланит, зарю, утро ворожит. Где-то по избам матери беспокойно под одеялами ворочаются. Трещит пол, ухают топоты: метелица вьется, метелица кружится, мете- лица медные охрипшие голоса у гармошки рвет, путает... Последний, перед концом, пляс на вечорке идет. На вечорках в зимние вьюжливые ночи такое бывает: В кути запасливые ребята и мужики степенные бутыль утвердят на столе, расколотку раскрошат по столешнице, ярушников наломают кусками. И в промежутках, меж песнями и плясом, потянутся ребята в куть освежиться. И, освежившись, ворочаются к девкам согретые, раззадоренные, подхлесиу- тые пахучею, мутною самосидкою. И когда хозяйственный петух охрипнет от крика (матери в то время пуще ворочаются под одеялами), парами, в обнимку потянутся парни с де- вахами. В мутно-голубой мгле трудно дорогу сыскать. Но ребята знают свой путь, не собьются... В кути, возле бутыли Селифан. Освежается самосидкои. Из кути в гор- ницу, где метелица вьется, выглядывает. Высматривает кого-то. Когда петух тревогу подымает, выходит Селифан к песельницам, плясунам. Подсажива- ется к девахам, руками лапит, что-то неладное шепчс • ка ухо. Девки визжат. отбиваются. —- У! срамник! Но метелица завивается, закручивается. Вечорка идет к концу—и Се- лифан ВЫХОДИТ из избы El морозную мглу вдвоем. Путь застлан туманом. Пути не видно. Но- Селифан знает свою дорогу. Он идет, разрывая слепую, в бельмах, ночь и ведет за собой послушную, при- тихшую. И только когда темнеют чьи-то ворота, испуганно всплескивает жен- ский голос: — Ой, Матушки! Да кудьг же ты это, Селифан Петрович, ведешь меня?-. — Ладно, ладно! Куда надо, туда и веду... Поскрипывают ворота. Потом с треском, нехотя отлипает запечатан- ная морозом дверь. Против! дверей в облаке морозном—бледный, нетерпели- вый поручик Канабеевский: — Ну и долго же ты!.. Заглушенно вскрикивает женщина, подается обратно к двери. Но сзади подталкивает ее Селифан, а впереди тянется белая вздрагивающая рука: — Ну, дурочка!.. Проходи в тепло. Проходи!.. Сейчас обогрею... Сейчас... 9 . Ну, хорошо—проходят ночи, чем-то заполненные, а день? А дни— куда денешься с ними, чем наполнить их медленное кружение? Уже дольше и дальше гуляет Канабеевский на морозе. В полной силе он, забыл о болезни—раскормленный, изнеженный Устиньей Николаевной. Лох- матым, толстым зверем бродит он по всему Варнацку. Его знают уже—обню- хали—©се собаки. Равнодушно и скупо кланяются с ним мужики. Хитро взглядывают на него знающие, прячущие в себе что-то бабы. Под мягкими камасами скрепит кованный снег. С Лены тянет хиус. Он колет щеки, обносит серебрянной пылью ресницы, усы. В тепло пора, к жар- ко-разогретой печке. Но там мертвая тоска, там сонная одурь. И, пугаясь, этой тоски, этой сонной одури, поручик Канабеевский по- сылает за Потаповым, расспрашивает его о том, что уже десятым раз расспро-