Сибирские огни, 1924, № 2

Мне осталось только сказать теперь, что я совсем не стал доно­ сить после этого. Да и с какой же стати: внутренней склонности к этому у меня с детства не было, а „выехать“ на этом оказалось невозможным. Да, строго говоря, и выезжать-то мне было некуда, с меня вполне довольно того, чего я уже достиг. Правда, браунинг у меня взяли. И из числа членов Р.К.П. пришлось выйти при чистке партии. Но,—недорого дадено,—не больно жаль. Меня это даже радует. Не так-то уж приятно это: читать лекции, готовиться к докладам, ходить на собрания... Я, кроме того, партдисциплина, профдисциплина, кровьдисциппина... Тьфу! Язви их в душу! Я я люблю свободу, и всякие эти хомуты мне давно шею натерли. История моя в Губчека вызывает во мне приятное воспоминание. После нее у меня все данные быть спокойным и довольным. Тов. Кру­ тов воображает по наивности, что он отчитал меня. Я с моей простоватой точки зрения он, просто-на-просто, зачитал мне об амни­ стии. Обвиняется в том-то и в том-то, но ... принимая во внимание* остается спокойно жить... Благодарю покорно, тов. Крутов. Хорошо, что на тебя нарвался. Не везде в Чека есть такие, которые так умно рассуждают. Я что насчет мерзавца и проч., так это ко мне не липнет. Горшком 40 раз назови, но в печку ни разу не поставь. Вот и спасибо. Книжку конторщика Сорокина я сжег и 18 снова переправил на 19. Зачем мне теперь все это? Меня же больше не в чем обвинять. Говорят, что я заметно раздобрел, поправился. Что-ж тут удиви­ тельного: после того, как я переплыл пороги, жить стало значительно спокойнее. Служу я по продовольственной, а в этой области я —что твоя рыба в воде. К тому же я значительно чаще живу на мягоньких, так как выписал сюда свою мамашу. К этому были все основания, когда прошло две недели после моего приезда из Губчека. До этого я мог еще заболеть тифом и попасть в подвал... ... Взяли браунинг. Изгнали из партии. Я прошлое прикрыли амнистией. Мы квиты. И теперь: они сами по себе, а я сам по себе. „Для них я ровно ничего не значу. Они не я, во мне им нужды нет“... И мне в них —тоже. Воды с того времени утекло порядочно. Я читателям, конечно, интересно знать, где тетерь герой этой повести? Я предварительно навел поэтому кой-какие справки. И оказалось. Шайкин женился, обзавелся хозяйством. В 22-м году перешел из Упродкома в Заготконтору. В 23-м судился за преступления по должности и получил год условного заключения. Тогда-же („на жену“) открыл торговлишку и не жалеет нисколечко об этом. „Свое дело вести—куда спокойнее. И жизнь пшеничнее, к тому же“ . . .—говорит он. О других я не узнавал. Федор Тихменев.