Сибирские огни, 1924, № 2

слуга. Поставщик содержанки одного из министров, Шассэн был кавалер почет ного легиона... Лорд Роттен все время отирал платком рот. Обилие слюны у этого господина было признаком хорошего расположения. Религия, ее обряды, и сам бог—для Пьера Ямпа только мишени, по которым он бьет острыми стрелами своих насмешек. — „Шестой маленький Шиш умер, сам того не желая, за религию-.. Восьми дней от роду его понесли крестить. Дамы из Сакрэ-Кера оделяли материй, спешивших с этой мокрой церемонией, двацатью франками. Мадам Шиш, нуждавшаяся в деньгах, быстро встала с постели, чтобы исполь­ зовать эту неожиданную прибыль. На улице коварный северный ветер оголил плохо завернутого ребенка. В ледяной церкви закутанный викарий прикончил его, вылив ему на голову во имя отца и сына и святого духа изрядное количество холодной воды. Таким образом крестиль­ ные деньги стали похоронными, но, по крайней мере, он умер христианином“. Подлость, продажность французских чиновников, действующих под покровом „законов“ знаменитая „свобода“ выборов и вообще всякие буржуазные „свободы“ подвергаются Пьером Ампом уничтожаю­ щему разоблачению. (Рассказы—Мухолов, Честный республиканец, Незначительный случай и др.). Все симпатии автора книги на стороне рабочего класса и тех парижских бедня­ ков, отцы которых погибли, защищая Коммуну (Рассказ—Душистый). Пьер Ямп хорошо знает французского рабочего и его быт. Он сам пролетарий. Он начал свой жизненный путь с ученика кондитера, и последовательно был конди­ тером, железнодорожным служащим, ин­ спектором труда. Пьер Ямп жил и работал в гуще рабо­ чего класса. Неудивительно поэтому, что в своей книге он смог показать читателю подлинных живых рабочих, всю глубину и ненависть их к тому строю, который обогощая одних делает других рабами. Книга Пьера Ямпа состоит из мелких рассказов—в две, три странички каждый. Написана она так просто и понятно и вместе с тем так увлекательно, что смо­ жет захватить любого читателя. Огромная ценность этой книги в том, что она до­ ступна каждому. Необходимо сделать эту книгу широко известной нашим рабочим. Библиотеки, избы-читальни, клубы, должны ее приоб­ рести. Рабкоры смогут по ней учиться, как писать о рабочем, как вообще нужно писать. В Зазубрин. С. П. Сабуров-Долинин. „ К е л ь я 1' траге­ дия в 4-х действиях из монарстырской жизни. Ачинская государственная типог­ рафия. Тираж 200 экз., стр. 31. Цена 5 р. золотом, 1924 г. Действующие лица такие—Ирина мона­ хиня 20 лет, красивое, яркое лицо,* боль­ шие черные волосы... Мария монахиня 22 лет, красивое лицо (ну, конечно), игу­ менья—сохранившаяся женщина на лет 40, с остатком былой красоты (так). Чуев —богат, но мало культурен. Савостьянов —культурный купец 30 лет. И так, три красивых монахини (про чет­ вертую не сказано—всех четыре -какова собой, но за то она... хитрая, умная, мо­ лодится) и два культурных купца. Один из них богат, а другой „богат, но мало“. Видимо, автор культуру понимает, как уменье „выражаться“. „Культурный“ ку­ пец Савостьянов у него выражается так: „Твой ум, красы твоей дороже, как не похожа ты на здешних баб. Вот этим сильно ты меня пленила, не знал тебя, но чувствовал твой ум, а чистота твоя пленила мысль мою и я поставил целью своей жизни, что близко так тебя увижу, поговорю с тобой и увидал“. Чуев, кажется, „культурнее11- он не только „выражается“, но и ищет... „но­ винки“. — ,.Я то и говорю, на кой мне кабинет и хор цыган, что в этом нового, а я хочу новинку, ну, то ли дело в келье тут, тут сидеть с монашкой, лампадочка горит и аналойчик, а тут закусочка, винцо. Ну выпьем по единой черничка, милая моя (все пьют). Ну, что задумалась, Машута, пей, то ли еще было. Тумань мозги пока возможность есть (Наливает, оба пьют). ... Вот так ты хороша, почти святая в сиянии лампады перед иконой и я, я грешник буду целовать тебя, ласкать твое лицо и плечи, руки и нам свидетель бу­ дет Николай угодник, что кротко так и при­ стально глядит на нас, смотри, смотри быть может позавидуешь старик, вот видишь, как ее целую я (целует в шею) вот так еще, еще (становится на колени запро­ кидывает ей голову и впивается губами) теперь вот так (валит ее на пол оста­ ваясь сам на коленях) люблю тебя, а хо­ чется терзать, щипать, душить и резать. Держусь, держусь не бойся не убью, но если уж сорвусь, тогда не знаю, нет быть может и убью, вставай скорей, ты ви­ дишь весь дрожу)... В таком „штиле“ ведется вся „траге­ дия“. „Трагедия1 написана для того, чтобы автор словами Ирины мог сказать: