Сибирские огни, 1924, № 2

Я сам закон игры уставил. И проиграл, но не хочу Разбить оковы строгих правил, Мой проигрыш я заплачу. Но, может быть, платить нам нечем, Все увеличивая счет, Несчастливо мы карты мечем, Придет последний банкомет. И, приневоленный к азарту, Все, что осталось, подсчитай, Поставь последний куш на карту, О выигрыше помечтай. В плане этой последней ставки и „Рас­ сказ о самом главном“ Евг. Замятина. Ведь, если минувший день—вечность, то самое главное в нем—миг счастья. Я— только .червь“,—Щюра1осега—ни в коем случае не „бог“. Мир и жизнь безгра­ ничны. И „дурачества ради к планетам примешано немного мудрости“. Поэтому,— „Ях, если бы не быть человеком!“ Рядовой читатель не поймет рассказа Замятина, хотя его мрачная фантазия очень несложна. Весна. Цветет сирень. По кусту ползет желто-розовая гусеница НЬора1осега, завтра ей умереть в куколку. Эс-эр Куковеров— любит народ, келбуйских мужиков, долг его—освободить их от советского пред­ седателя Филимошки, „беднейшего“. Но еще больше Куковеров любит учитель­ ницу Талю и сидит с ней под кустом си­ рени. Коммунист Дорда, с которым Куко­ веров когда-то сидел в одной тюремной камере, ведет свой отряд на Келбуй... „И еще мир“. —Навстречу земле „сквозь миллионоверстные воздушные льды“ мчит­ ся „еще невидимая, темная звезда, чуть освещенные красным развалины стен, галлерей, машин, три замерзших—тесно друг к другу—трупа... И самое главное: чтобы скорее удар, грохот—чтобы все это сожглось до тла“... Последняя женщина, последней волей направляет темную пла­ нету прямо на землю, чтобы сгорели жи­ вые и трупы... Я коммунист Дорда, кото рый верит в человечество, в астрономию, а не в Замятина, занял Келбуй своим отрядом Завтра Куковеров будет расстре­ лян... Но все-таки: была ведь раньше тюрьма и последняя папироска на двоих. Дорда позволил Гале войти в камеру. И Таля:—„быстро растегивает платье, выни­ мает левую грудь—как вынула бы для ре­ бенка- дает Куковерову: — Вот... хочешь так? ... разве нужно, чтобы всю жизнь вме­ сте есть и ходить гулять? Ведь самое главное, чтобы... Ну, ми-илый!“ Завтра-смерть, все погибнет, но „день минувший вечно жив“. „Капли о камень, огромные в тишине. Куковеров решает: „Смерти нет"... — Капнет и вслушивается“... Мотивы Замятинского „Самого глав­ ного ‘ пронизывают весь „Русский Совре­ менник-' Они в прекрасных стихах Ясеева „Ко­ ролева экрана“. „Кружшксь. мерцало, мелькало, мчало Сошел аппарат с ума: Кончалась и вновь началась сначала Не лента—а жизнь сама“... Они в зверином волчьем вое пильня- ковского Тимофея, подвывали, когда вдруг в звериной тоске стирается грань между охотником и волком: „Ях если-бы не быть человеком". Они в жестокой истерии красных ка­ заков Бабеля, Они в сумасшедшей галлерее русских людей М Горького, в его воспоминаниях о Блоке. — „Если-бы мы могли совершенно пере­ стать думать, хоть на десять лет,—говорит Я. Блок—Погасить этот обманчивый бо­ лотный огонек, влекущий нас все глубже в ночь мира и прислушаться к мировой гармонии сердцем. Мозг, мозг!.. Эго—не­ надежный орган, он уродливо велик, уродливо развит. Опухоль, как зоб... Помолчал, крепко сжав губы, потом сказал тихо: — Остановить-бы движение пусть пре­ кратится время“... Может быть в этом есть действительно русская, национальная, „азиатская“ черта. Может быть. Тогда наша задача-вытра­ вить ее каленым железом и радиевыми лучами мысли. Наиболее здоровые вещи в „Русском Современнике“—„Записки некоторых эпи­ зодов, сделанные в городе Гогулеве Яндреем Петровичем Ковякиным", Лео­ нида Леонова и „Конь в Сенате“—по­ смертный „водевиль“ Леонида Яндреева. В № 1 „Русского Современника“ опуб­ ликована пока первая половина „Записей“. Повесть охватывает предреволюционную жизнь захолустья и вероятно будет дове­ дена до наших дней Повесть ведется от лица уездного „писателя“ и „пиита“ Ко- вякина. Стиль ее везде прекрасно выдер­ жан. И этот стиль заставляет восприни­ мать провинциальную тину, лешачьих уездных типов, с улыбкой, с иллюзией, что все это уже пережито. Вот, например, мастерская зарисовка брандмейстера Обувайлы. Здесь тоже зву­ чит страшное: „Мысль есть зло", но уже не утверждением, а спокойной иронией — „Клеветали тдкже, что он не обладает умом. Я зачем, скажите, начальнику гогу- левской пожарной дружины ум? Только отягощение голове и вред геройству: умный человек по своей воле в огонь не полезет... Я от этого вся Россия в одно­