Сибирские огни, 1924, № 2

лийском языке свиное сало из баранины и храброй честности Никитина, об'явив- шего английскому полисмэну, в глухую ночь, на пустынных улицах Лондона, что он, Никитин,—фальшивомонетчик), вся эта кинематографическая путаница чрез­ вычайно затрудняет общую оценку пове­ сти Тарасова-Родионова. Повесть читается, безусловно, с интересом, построена умело и могла бы появиться в любом нашем журнале, с той только разницей, что лю­ бая редакция помогла бы автору освобо­ диться от известной доли его недостат­ ков. Речь пойести, выразительная и про­ думанная, вдруг срывается до полного тождества с какими-то невероятно пош­ лыми и знакомыми образцами.......В под‘- езде столкнулся с запыхавшейся строй­ ной девушкой, со смелыми глазами. Ее простая грязная одежда не соответство­ вала тонкому изяществу ее стана“ и т. п ... Так изображается американка Лиззи, дочь консула Джексона („Женщина с мильярдами! •)— Вообще из повести, при умелой обработке, можно было бы сде­ лать отличную фильму. „Красных Дьяво­ лят" № 2. „Красные Дьяволята*', впрочем, неволь­ но ассоциируются у меня не с повестью Тарасова-Родионова, а со всей группой „Октябрь“. Красные Дьяволята“—фильма, как фильма. Ямериканский патриотиче­ ский сценарий на советский лад. Только рассудительные янки никогда не стали бы выставлять врагов в утрированно смеш­ ном и жалком виде, так как этим, прежде всего, обесценивается победа. „Красных Дьяволят“ надо посмотреть, чтобы пос­ меяться... Но когда нам для чего то пред­ варительно показали и автора, и дирек­ тора Госкино, и режисера, и костюмера, и вспомнили все слова, когда-либо об­ роненные Ильичем о кино, поневоле ста­ ло не по себе. Ученическими опытами нечего хвастаться. Так и „Октябрь“. В ар­ мии этой литературной группы больше крика, чем поэзии. Больше барабанщи­ ков, чем стрелков. Больше „хлесткой критики“, чем „серьезной работы над собой“ „Барабаны, Тише бейте. Громки будут Лишь дела*'... Вообще на посту надо стоять не с ба­ рабаном, а с винтовкой. Поменьше программ,—побольше твор­ чества. Поменьше кружков,—побольше писателей. В. Итин. Русский Современник. Л и т е р а т у р н о х у д о ж е с т в е н н ы й жу р н а л . Книга первая. Ленинград-Москва. 1924 г. Частный журнал в Советской России неизбежно будет впитывать элементы внутренней эмиграции. „Русский Совре­ менник“, заполненный в основном на де­ вять десятых авторами, о которых чита­ тель знает по „Красной Нови“—Горький, Леонов, Пильняк, Бабель—все же носит печать отмирающей касты. У старости порой больше иллюзий, чем у молодости. На грани смерти резче встает вопрос: что же останется? Я новь загромоздила лавинами знакомые тропы, приходится искать других путей, но нет сил. Все в прошлом. Мечты. Единствен­ ное утешение, что уйти можно красиво, с загадочной улыбкой: вы нас не оценили, но придет еще „Некто" и скажет послед­ нее слово... „Я что, если такая одинокая, такая, не сегодняшняя Яхматова будет современни­ цей тем, кто придет завтра и после­ завтра“? „Я что, если взяткой сегодняшнему дню откупаешься от вечности? ' .. „Разве так уже не нужна вам вечность, поэты сегодняшнего дня?“ Я вечность—это неумирающее прош­ лое,—„минувший день“. „Не слышу слов, но мне понятна Твоя пророческая речь. Свершившееся—невозвратно, Здесь ничего не уберечь. Но кто достигнет до предела, Здесь ничего не сохранив, Увидит, что заря зардела, Что день минувший вечно жив. Душа, как птица, мчится мимо Ночей и дней, вперед всегда, Но пребывает невредимо Времен нетленная чреда. Напрасно бледная Угроза Вооружилася косой, Там расцветает та же роза Под той же свежею росой“. Этим стихотворением Ф. Сологуба от­ крывается „Русский Современник'. Отсюда переоценка формальных дости­ жений искусства, Б. Пастернак, как знамя... „Капнет и вслушается“... Но отрезвев от самоутешений, разве можно не ощутить отчаяния и смертель­ ного страха падения?... „Как плачет нежная весна, В края суровые влекома. Вся безнадежность так ясна! Так вся безвыходность знакома!“ И здесь очень скоро, ощущения „Я“ Ф Сологуба переходят в „мы“. Кто „мы“— пояснений не требуется.