Сибирские огни, 1924, № 2

утопить какую то большую и мучающую их правду (см. очерк „Сторож“) слыша­ лась Горькому „неизбывная тоска“, близ­ кая его душе, „враждебно, отрицаемой разумом“. * И совершенно естественно, что для та­ кого наблюдателя жизни, каким был Горький, ее противоречия могли приве­ сти к решению „самовольно", как выра­ жается он сам, уйти от жизни. Тяжелый душевный кризис, пережитый в Казани, кончается неудачной попыткой самоубий­ ства, а мучительные раздумья о смысле бытия (см. очерк „О вреде философии“) разрешаются в Н.-Новгорода нервным заболеванием. Но переболев неизбежной „душевной корью“, Горький на всю жизнь остался под чарами одного из тех „соблазнов разума“, от которых, как от „преждевре­ менных и неверных выводов“ остерегал его еще в молодости убежденный народо- поклонник Я. Ромась. Это соблазн „мечты о возможности легкой жизни по законам личной воли“. Горький отмечает, что „странной душе" тех людей, которые прошли мимо него и о которых он рас­ сказал в своих романтических очерках о босяках,—„дорого все, что возбуждает именно такую мечту“. Но вот, он встре­ чается, уже в годы после октября 1917 г., со старым знакомым—рабочим, казалось бы чуждым анархических идей о своево­ лии, и заносит такие его рассуждения: „Вся интеллигенция бунтует для утопии. Рабочий восстает для революции. Ему нужно добиться правильного распределе­ ния орудий и продуктов труда. Захватив впасть окончательно,—думаете согласится он на государства? Ни за что! Все разой­ дутся и, каждый, за свой страх устроит себе спокойный уголок. Техника, гово­ рите? Так она еще туже затягивает петлю на шее нашей, еще крепче вяжет нас. Нет, надо освободиться от лишнего тру­ да. Человек покоя хочет. Нет, много лишнего у нас и все это—от интеллиген­ ции, потому я и говорю: „интеллигенция —вредная категория“. Я после бесепы с ним Горький „не­ вольно“ подумал: „Я, что, если действи­ тельно миллионы русских людей только потому терпят тягостные муки революции, что лелеют в глубине души надежду ос­ вободиться от труда. Минимум труда— максимум наслаждения. Это очень заман­ чиво и увлекает, как все неосуществимое, как всякая утопия". И если внимательно проследить за наиболее отметными моментами сложной идеологической эволюции Горького, то нельзя не заметить, что соблазнительные речи об освобождении от труда и о ре­ волюции, которую терпят якобы только потому, что лелеют в глубине души на­ дежду устроить жизнь по формуле «мини­ мум труда—максимум наслаждения», эти „заманчивые“ речи не встречают в Горь­ ком страстного противника, напротив:— где то в глубине сознания он готов с ними согласиться и, увлеченный, пове­ рить этой социально-вредной, ложной утопии... В чисто художественном отноше­ нии „Мои Университеты“ также чрезвы­ чайно важны для оценки Горького. В этой книге четко и законченно запечат­ лены наиболее типичные приемы Горь­ кого. Не только тематика, но и все внеш­ нее оформление его мастерства нашли здесь свое полное выражение. В книге „Воспоминания“ собраны очерки о Каронине—Петропавловском, Чехове, Льве Толстом, Коцюбинском и Леониде Яндрееве. В свое время все они появля­ лись в разных сборниках и журналах, а воспоминания о Толстом были дважды изданы отдельно. Собранные в одной книге они пред­ ставляют значительный интерес, являя очень отчетливо манеру Горького—мему­ ариста. Особая ценность этих очерков, в том, что Горький свое личное отношение к каждому из тех людей, о которых он вспоминает, умеет выпукло оттенять и их индивидуальные особенности, показывая их такими, какими они были на самом деле. Он никогда не остается статичным в своих мемуарах, динамичный, он всегда показывает об'екты своих припоминаний в действии, при чем участником действия становится он сам. Вспоминая о Толстом, он как бы продолжает вести с ним те беседы, которые заставляли его то вос­ хищаться Львом Николаевичем, то стра­ стно его оспаривать. Рассказывая о Чехо­ ве, он вскрывает в нем ту активность, то действенное, волевое, начало, которое не замечалось другими „воспоминателями“, а с Леонидом Андреевым, с которым у него и при жизни, несмотря на всю глу­ бину дружественной с ним связи, было так много расхождений и разногласий,—с Андреевым Горький и теперь продолжает старый неоконченный диспут. Самое значительное в книге воспоми­ наний, это конечно очерк о Толстом. Тем замечательны воспоминания Горь­ кого, что они показывают живого Тол­ стого и при том такого, каким этот „бого­ подобный“, по определению Горького, человек прошел перед его зоркими, пыт­ ливыми и умными глазами, глазами заме­ чательного художника, создавшего совер­ шенно исключительный по яркости облик Толстого—облик, в котором „удивитель­ ные, исполненные творческой силы руки Толстого“, „мохнатые его уста“ и пальцы, „всегда будто лепившие что-то в воз­