Сибирские огни, 1924, № 2

В забытье сидел глубоком Ваза, юноша прекрасный. Он не слышал взмахов крыльев Ветра нежного с низины. Он не видел солнца в небе, Он не знал, что его сети Ветер сбросил с кольев в воду И запутал о коряги. Прихогит ночь, Ваза все продолжает думать и . . . в душе его боролись Сон пьянящий с пробужденьем. Неожиданно его лайка Снежинка, играющая в саге не послед­ нюю рель, бросается к дверям. В юрту входит древний старик, сн говорит ему: Я все вижу и все знаю, Что ты думал, что ты слышал1, Я в душе твоей читаю. Как бояр по книге белой Но у русского бояра, Память слабая, больная. Он походит на младенца С головой лисы коварной. Он поэтому читает И поэтому он пишет Книгу белую большую. Бояр-чиновник, не современный чиновник, не дореформенный сибирский взяточник чиновник, а крючкотворец старой еще, до Пет­ ровской—Руси Принадлежность чиновника, в представлении туземца— бумага. Писать в книге чиновнику при туземце даже в наши дни, синоним—сделать неприятность, так как знакомство с чиновничьим писанием без взятки или неприятности обходится в,редких случаях, а поэтому не удивительно, что сага, говоря о бояре, относится к нему с насмешкой. Пришедший в юрту старик анализирует состояние духа колеблющегося Вазы, ободряет его и говорит: Первый подвиг Кххоны Мейка, Второй подвиг—тамга старца, Старца—шубного медведя, И последний, третий подвиг— Перо огненное птицы, Птицы Таукси великой. Перечислив подвиги, старик дает Вазе Стебельки травы сушеной, Семь лучинок, камень белый и на ухо сообщает ему, что, если Мейк увидит похищение оленей, Вазе достаточно бросить на землю „стебельки травы сушеной,“ как Ваза не будет видим Мейку; если при похищении тамги Торыма погонит­ ся медведь, то брошенные семь лучинок обратяться в густой, как стена, лес, который преградит дорогу медведю, и белый камень, бу­ дучи брошенным на землю, обратиться в сороку. Птица вещая сорока Путь укажет в царство мертвых. Новый эпос сохраняет то же священное число .семь“ и говорит о превращениях неодушевленных предметов в одушевленные.