Сибирские огни, 1924, № 2

В доказательство этого он пред'явит, если нужно, бессрочную паспортную книжку за № 18189, выданную ему читинским полицей­ ским управлением. Если кто-либо не удовлетворится этим и грубо полезет в запла­ танный мешок, он найдет там много больше: фотографический снимок в бережливых корочках из-под записной книжки и три постаревших темненьких письма. Все три написаны безграмотной, но любящей рукою Кати. Они ярко выражают женское беспокойство за жизнь этого непоседливого и неистового большевика-конторщика Володечки, которому, конечно, не придется долго жить, если о нем узнают семеновцы. На карточке рукою той-же Кати нацарапано: „Миламу моему Володичьке. От нивесты твоей Кати на память. Помни и низабуть“. . . . Да. Недаром тоже она мне досталась, эта карточка. С нею я тоже повозился, прежде чем выбрать ее на барахолке. И я доволен выбором. На пожелтевшем, мухами засиженном картоне видна больше­ рукая девушка с гладко прилизанной головой, с испитым лицом боль­ ного человека. Лх, как она вульгарно-простовата. Коротенькая коф­ точка, брюхо булочкой, юбочка сборками и с хвостиком . . . Но мне такую, вот, и надо. Вот именно такую самую. Правда, можно бы возразить на это, что человеку образован­ ному, конторщику, как-ни-как, не к лицу бы так мелко плавать: ведь это не мужик какой нибудь, и требования у него поэстетичнее, и вкус имеется, как надо полагать. Все это правда. Но, ведь чистенькому трудно остаться жить, когда его будут убивать за то, что они чистень­ кие. Это—во первых, а во-вторых, ведь я же не просто конторщик Володечка, я—большевик. Л это значит, что я так занят всевозможной этой агитацией, что мне, ей-богу, некогда обращать внимания на внешность своей невесты. К тому-же, я и вообще-то в этом никаких чох-мох не понимаю. Мне душа в человеке была бы—вот, что главное... Три часа. Пора раздеться Шайкину, чтобы стать Сорокиным. Осталось вот только наложить грязные заплаты на целые штаны, а потом свой любимый милый браунинг и колчаковки спря тать во дворе, в той застрехе, что над подвалом. Там укромно и не мочит. Там они с успехом дождутся моего возвращения. . . . И еще: изрезать ножом, как нужно, свои катанки, а потом выйти на двор и разбить, обтрепать их немного о валяющийся там камень от памятника. Тогда будет все. Тогда вполне можно будет сделать эту обдуманную заячью петлю. На другой день я „потерялся“, а дней через десять вернулся в М-ск, в'ехав в него впереди разношерстного „конного отряда пов­ станческих войск“. Я ликовал и был горд собою. Еще-бы. Ведь три дня тому назад в уезде погибло сто восемьдесят четыре офицера, девять десятых всего командного состава ликвидированных в уезде гарнизонов. Шутка сказать: сто восемьдесят четыре... Ничего себе: длинная ниточка, если их уложить вдоль, дорожкою, одного за другим. Я ехал и думал об этом. И мне, просто, приятно было сознавать, что их погибло так много, а я не мог уже быть сто восемьдесят пятым.