Фольклор удэгейцев: Ниманку, тэлунгу, ехэ. - 1998. (Т. 18.)

румент“ — кункай; “окариновый инструмент 1 — пиенга ончолони (?); “по­ перечная флейта 1 — куо (?) и др. [Там же]. Уточнения по традиционному фоноинструментарию удэ приводятся в специальных этномузыковедческих статьях [155, с. 38—72; 156, с. 137—148]. Основная заслуга В.К. Арсеньева в деле изучения музыки удэ состоит в том, что он подробно описал около 20 различных шаманских обрядов, которые происходили на его глазах. При этом в отличие от С.Н. Браиловского В.К. Ар­ сеньев проявил незаурядную музыкальность, наблюдательность и непредвзя­ тость. Он воспринял звуковую культуру “лесных людей 1 в таком материале, который долгое время оставался незамеченным и с трудом был принят му­ зыковедами. Приведем некоторые цитаты: «Хутунка чуть слышно тянул ноту за нотой не раскрывая рта. Он постепенно усиливал свой голос и призывал к себе духа “севона 1 ( сэвэ . — Ю.Ш., О.Ш .), помогавшего ему при камла­ нии. Пение его было печальное и монотонное. Понемногу он оживал и пере­ минался с ноги на ногу. К голосу шамана присоединился металлический шо­ рох, издаваемый позвонками. Иногда он вздрагивал, подымался на носки и припадал на колени. Выражение лица его было весьма напряженное. Он го­ ворил несвязные слова, упрашивал и умолял своего духа помочь ему. “Бадала анчи Тэму гаани 1 (т.е. безликая птица Тэму). Как будто он имел успех, по­ тому что голос его стал более уверенным и более ровным. Минут тридцать Хутунка находился в состоянии такого транса. Постепенно он снижал тон, пение его сделалось медленным и перешло в несвязное бормотание. Он стал тянуть одну-две ноты, не раскрывая губ, постепенно стихая, и все закончил глубоким вздохом» [19, с. 88—89]. В целом характеристика музыки шаман­ ских обрядов удэ, данная В.К. Арсеньевым, заслуживает специального этно- музыковедческого исследования, тем более что в настоящее время есть воз­ можность сопоставить ее с имеющимися фонозаписями шаманских ритуалов (см. прилагаемую фонограмму могоси бикинской шаманки Чиндзя Канчуга- Мартыновой на компакт-диске № 24). Первое музыковедческое изучение музыкальной культуры удэ было предпринято В.Н. Стешенко-Куфтиной в 1928 г. во время комплексной экс­ педиции в Уссурийский край в район р. Хор [125а, с. 81—108]. В статье В.Н. Стешенко-Куфтиной приводятся нотировки пяти лирических импрови­ заций от неизвестных исполнителей. “Песни удэһэ 1 были записаны автором на фонограф и йотированы без подтекстовки (нотный пример № 1а, 6, в, г, д, <?)*. В комментарии к этому нотному примеру В.Н. Стешенко-Куфтина об­ ратила внимание на необычность артикуляционной звукоподачи: «...это без­ заботное, бесхитростное напевание на одно слово вроде “яйя“ или “явга 1 с излюбленными горловыми иканиями в виде мордентов, прицокивающим язы­ ком. Думаю, что никакой имитацией европеец не достигнет подобного искус­ ства уснащать пение такими звуковыми фокусами» [Там же, с. 97 ]. В кол- Фонограф и восковые валики, на которых были записаны фонограммы, принадлежали Институту народов и культур Востока (г. Москва). Их судьба в настоящее время нам не известна.