Русская эпическая поэзия Сибири и Дальнего Востока - 1991

биряка затем подчеркивается его малосильностью — он не в силах ни поймать коней купца, ни поднять узды и седла, но малосильность ею относительна, ибо потом он, оказывается, может и колотить многопудовым молотом, и вырывать с корнем дубы. Малосильностью Дурака Сибиряка оттеняется незаметное в иных деталях превращение загадочного купца в «православного бога­ тыря». Поединки последнего занимают центральное место в этой части сказки и по характеру несколько напоминают популярный восточнославянский сюжет « Бой на калиновом мосту» (Указатель, 300 А); мы во всяком случае склонны расценивать эти поединки как параллельную форму (сюжет-дубль) « Боя на калиновом мосту». Однако описание поединков передано необычным для русских сказок способом, от имени стороннего наблюдателя, совмещающего в своем лице и рассказчика. Поэтому описания поединков даны по внешним впечатлениям наблюдателя-рассказ- чика и по их последствиям: рассказчик замечает приближение «морочка» (тучки), т. е. врага81; он слышит гром и видит «росу» (дождь) — сигналы боя 82 и теряет от этого сознание; наконец он видит возвращение «православного богатыря», уставшего настолько, что у него едва хватает сил спуститься с коня. Цель поединков и подлинный статус «православного богатыря», его противников и их отца-царя остаются неизвестными. Эго естественно для повествования, так как рассказ ведется от имени непосвященного стороннего наблюдателя. Вместе с тем отсутствие мотивировок и сокрытие (или забвение) подлинного статуса главных деятелей повествования — верные признаки того, что перед нами эволюционно поздняя форма какого-то древнего сюжета, искусно вмонтированного в новую композицию ради мысли об относительности силы у сопо­ ставляемых персонажей. Этой мыслью, безупречно и последовательно раскрываемой эпизодами и деталями повест­ вования, сказка в целом вполне сопоставима с былиной об Илье Муромце и Святогоре. В бы­ лине высшей силой показан бог. Сказка о богатырях — атеистична, она всецело земная при всех мифических атрибутах персонажей. Атеистический параллелизм сказки, логически выдержан­ ный и поданный в хорошо отработанной художественной форме, свидетельствует о незаурядных духовных способностях ее творцов, использовавших традиционные средства для нетрадиционной трактовки и таким образом попытавшихся вырваться за пределы своей эпохи. Обращаясь теперь к упомянутым якутским параллелям, мы прежде всего не находим в них той цельности повествования, подчиненного пронизывающей его мысли, которая' присуща инди­ гирской сказке. В первой из них с трудом опознаются начало и концовка индигирской сказки, в ней нет испытания героя с помощью разных луков 83, в связи с чем правомернее говорить о том, что якутский текст — скорее не источник, а стяженная копия с оригинала, каким является индигирская сказка. Такое же впечатление оставляет другая якутская параллель, найденная в 1918 г. в Вилюйском округе 84. Она перекликается в основном со второй частью индигирской сказки, не совпадая с ней по большинству немотивированных деталей и по ряду ходов повество­ вания. В ней дана завязка о разбойниках и их гибели, место купца («православного богатыря») в ней занимает «маленький человек в сером зипуне», который воюет лишь с одним богаты- рем-демоном; в ней не фигурируют сцены с пробуждением богатыря, косвенные описания поедин­ ков и эпизоды возвращения богатыря из боя, по-иному передан эпизод с кольцом побежденного богатыря, отсутствует сцена у царя; «маленький человек» ослепляет на левый глаз свою сестру, работника и их сына за то, что они «его оставили». Русскому сказочнику, если бы он слышал такой якутский текст, пришлось бы привлечь слишком лшого традиционных средств 85 и немало воображе­ ния, чтобы преобразовать его в столь цельное произведение, как индигирская сказка. Однако по­ добная титаническая работа наверняка и не совершалась, коль скоро русские рассказчики, в отли­ чие от якута с Вил{0я, располагали значительно большим набором традиционных средств. При сравнении индигирской сказки с якутскими более реальным становится заключение о том, что якуты слышали подобную сказку от неякута, поняли ее лишь в виде отдельных схематических блоков и старались передать, отчасти пользуясь арсеналом собственной фольклорной традиции. 81 Эго отождествление мифического или этнического противника с тучей традиционно для славянского фольклора: Там же. — С. 61—63. 82 Изначально гром и дождь в славянском фольклоре производили змеи (позже змеевичи, ср. и «Рождение Ильи Муромца» у индигирцев — № 168—170) как при своем появлении, так и во время боя между собой: Песни южных славян / Вступ. статья, сост. и примеч. Ю . И. Смир­ нова. — М., 1976. — С. 66—69. 83 Якутские сказки. Т. 2 / Изд. подгот. Г. у . Эргис. — Якутск, 1967. — С. 238. 84 Якутский фольклор / Тексты и пер. А. А. Попова; Лит. обработка Е. М. Тагер. — Л, 1936. - С. 1 8 1 -1 8 5 . 85 Они неплохо перечислены и Е. И. Шастиной (РСВС с. 37).