18 декабря 1955 года, № 150 он КОЛЛЕКТИВНЫЙ ТРУД 3. Михаил Махров III К О А А Над крышами поселка возвышаясь, Фасадом к югу обратясь—на свет, Стоит она, веселая, большая, Как памятник минувших в жизни лет. Привет тебе, моя родная школа! Я помню детство, будто лишь вчера, Мы с книжками, ватагою веселой К тебе спешили рано по утрам. Потом пришли другие нам на смену... Всегда ты жизнью молодой полна: Задорный, звонкий смех на переменах, А в классах—деловая тишина. Развесистые клены вдоль ограды... Совсем неузнаваем школьный сад! А помнится, сажали мы, юннаты, Вот эти клены много лет назад. Я думаю, сравненьем удивленный, Как только в тихий школьный сад войду: —Мы так же выросли, как молодые клены, Посаженные нами здесь в саду. И стоит только мне в детей вглядеться, Что в нашей школе учатся сейчас, Как я невольно вспоминаю детство, Родную школу, чистый, светлый класс... И хочется мне по привычке детства, Оставшегося сзади далеко, Войти в свой класс, за партою усесться И хоть урок побыть учеником! Мы в жизнь вошли и сделали немало С тех пор, как из-за парты встали мы. Спасибо, школа, ты нас воспитала Счастливыми советскими людьми! Александр /Курив Пропойца-чиж ( Б а с Трусят лошади, ёкая селезёнками, тарахтят колеса. Лежит в бричке Сёмка. Время к вечеру. Прохладно. Сёмка подставил лицо солнцу, надвинул на лоб старенький картуз — отцовскую память. Виден только кончик облезлого, вылинявшего на солнце носа да густая россыпь веснушек. Грохот встречных бричек выводит Сёмку из дремоты. Он приподнимается, смотрит вперед. Возчики от комбайнов возвращаются, гонят чуть не внамет. „Ишь, стараются,*—думает Сёмка и снова ложится. — Тпру-у! — протяжно звучит звонкий мальчишеский голос Ваньки Щукина. —Сёмка, очнись! - 'Н у , чего там?—не меняя положения, спрашивает Сёмка. —Там тебя ох как разрисовали, а нос и картуз—в точности,— Ванька смеётся громко, взахлеб и, взмахнув бичом, отъезжает. „Разрисовал-таки, не утерпел,— мечутся в голове Сёмки злые мысли.—А еще друг отца называется, вместе воевали, вместе засыпало от бомбы... Ну погоди. Я тебе покажу, отцов друг. Я завтра погтвожу зёрнышко! А рисунок? Ну и пусть, позубоскалят и забудут". Сёмка снова ложится. Но би- чнк почему-то оказался под спиной. Неудобно. Мешки давят. Солнце уже не бьёт приятным теплом в лицо, на него набежала лёгонькая серая тучка. Сёмка садится, свешивает ноги. Шмыгает облупленным носом. „Ну и пусть! Тоже напугался!" Вспомнился вчерашний разговор с бригадиром дядей Куприяном. „Сёмка, гляжу я на тебя, бузишь ты что-то. Ну разве дело; к комбайну приехал, когда добрые люди обедать сели. Только пять бричек отвёз. Не знаю, что с тобой делать? Матери сказать, чтобы всыпала?" „Ха! Мамкой напугал! Да вот уже год, как Сёмка работает наравне с матерью, она его кормильцем зовёт. Сёмка курит в открытую, а она, хотя и косится, но ничего не говорит." Так думал Сёмка, подъезжая к полевому стану. На тракторном вагончике белел листок. Около него толпились люди. Сёмка остановил лошадей и, солидно помахивая бичом, с независимым видом прошел на кухню. Попросил напиться. Пьёт, а сам украдкой смотрит на повара Аграфё- ну. Она серьёзна, только в глазах что-то смешливое поигрывает. Сёмка благодарит, утирает рот рукавом, лезет в карман за кисетом. Выглянул из кухни, у вагончика—никого. Подошел, посмотрел, начал читать. И густая М. Х А Б А Р О В ; * краска стыда и обиды спрятала веснушки на"лице. Он был нарисован на черепахе, сидел задом наперёд и курил большую цыгар- ку. И нос облезлый и папенькин картуз—всё точь-в-точь. — Читаешь?—по голосу узнал дядю Куприяна. Молчит Сёмка, потупил лицо, рассматривая носок сапога. —Здорово нарисовано! А главное, очень похоже,—дядя Купри- ян погладил черную, как смоль, бороду.—Закурим? Достал Сёмка кисет, подал не глядя. — Ну, спасибо, дядя Куприян, удружил. — Это ты о чём? — О чём? За картинку. Осла, вил на весь колхоз. Сёмка шмыгает носом, отворачивается и говорит глухо: —Кому коней сдать? — Зачем? — Думаешь, небось, я буду работать? Не е. Не на того напа- | ли. — А куда же ты? — Найду место. —Ну ладно. Завтра сдашь Генке. Давно мальчонка просится. Ты сейчас до комбайнов? — Ага. — Подбросишь? Не отвечая, Сёмка идет к лошадям. Едут. Курят. Молчат. Садится солнце, огромное и красное. —Сёмка,—голос дяди Куприяна звучит мягко,—отца-то свое го помнишь? — А как же. —Нет, так, чтобы лицо, портрет его, в общем. — Смутно. — А я помню. Помню, когда он был молодой. И постарше, и какой был на фронте. Мы же с ним в одной роте служили. Вот мне припомнился один случай. Рассказать ? —Ага,—в глазах Сёмки мешается любопытство с недоверием. — Было это в сорок четвертом, в Румынии. Выбили мы немцев из одной деревни. Мы у крайней хаты примостились. Обедаем. Ест твой отец, а сам на поля всё глядит (деревня на пригорке стояла), а они маленькие, пшеничка низенькая, колоски жидкие. Смотрит твой 0тец и говорит: „Знаешь, Куприян, мою мечту заветную?" —„Откуда, говорю, мне знать?" — „Ну так слушай, может не придётся вернуться домой, так кому- нибудь расскажешь, Сёмке к примеру". Он мне и рассказал: „Гляжу я на эти поля румынские и свою батрацкую долю вспоминаю. И так мне дороги колхозы наши советские. Вот, если приведётся вернуться, ох и работать буду! Знаешь там, дома, когда едешь в третью бригаду, справа ягодные поляны. Там, почитай, ! земли гектаров тысяча. Так вот и мечта: возвернуться и как будут ту целину поднимать, чтоб первую борозду провести". У Сёмки глаза светятся. Куприян вздохнул, молчит. Потом добавил: — Не довелось ему. Погиб. На дру гой день. Да-а... — Куприян вновь замолчал и в горле у него что-то странно хлипнуло. Смотрит Сёмка на боигадира и диву даётся: дядя Куприян, которого все побаивались за крутой нрав, плачет. Не то чтобы здорово, а скупо, трудно, по-мужски. У Сёмки подкатывает к горлу комок, его никак не проглотишь. Сёмка отворачивается и кричит на лошадей: — Нн-о, чего затихли! Едут некоторое время молча. — Да-а,—продолжает приглох- шим голосом Куприян,—Нет твоего батьки, не дожил. А сколько вот таких же не возвратилось? Много. А мечта их—вот она,—и он повёл коричневой корявой ладонью. Поднятая целина расстилалась вокруг, ласково шелестела колосьями пшеницы, сверкавшими в лучах заходящего солнца багряным золотом. Золотая степь простиралась до горизонта. Когда Сёмка оторвал свой взор от степи и посмотрел на Куприяна, тот, всё ещё глядя куда-то вперёд, горьк'о сказал: — Вот она, матушка, хорошая да ласковая. А, между прочим, обидно бывает, что не все это понять могут. Есть такие тугодумы, которым бы только день провести, а об общественном и нужды нет. Э, да что там...—Куприян на ходу спрыгнул и лбшел прямо по пшенице, чёрный, крепкий, а та ласково приняла его в свои объятья—по степи шёл хозяин. Сёмка молчал, погружённый в свои думы. Потом очнулся. Лошади шли шагом, лениво помахивая хвостами. Впереди, в полукилометре виднелся трактор. За ним плыл сцеп комбайнов. Там жали. — Нн-о-о, постылые! —Сёмка вскочил, махнул бичом. Лошади испутанно шарахнулись и взяли в намет... Назавтра Сёмка прибыл к комбайнам с первыми лучами солнца. И весь день на лошадях сновал он по дороге. Пыль .зачернила его, спрятала веснушки К вечеру его на току встретил Куприян. — Работаешь? —А как же?! Чем мы хуже других! — Молодец!—и Куприян, как большому, крепко пожал Сёмке РУКУЛикует чижик: деньги появились, Зарплату выдали ему. Желания чижа мгновенно устремились К знакомому объекту одному. Объект тот был не что иное, Как заведение пивное. К нему он ринулся. II вот уже у цели. В пивнушке посетители шумели. Их было там довольно много. У самого порога Без чувств, до омерзенья пьян, Лежал взлохмаченный баран. Осел с верблюдом обнялись II в вечной дружбе сотый раз клялись. Охрип петух, (От пива, у него промок Еще недавно чпстый гребешок, Который очень нравился пеструшке). II залпом выпивши четыре кружки Наш чпжпк долго веселился, Расхвастался, разговорился. Вокруг него сидело вскоре Три воробьишка-крохобора. А он им пел: — Я храбрый чиж! Я не простая птица! Представь себе, я не люблю скупиться. н я) Горжусь я предками, они, скажу но пьянке, Глушили водку ирямо на Фонтанке. Я весельчак! Совсем не алкоголик! Эй! Пьющие, давай ко мне за столик! Как ночь прошла, рассказывать не буду. Осел к утру поссорился ’с верблюдом, А отрезвевшему барану Верблюд нанес пивной бутылкой рану. А что с чижом? Как ни старался, До дому так и не добрался. Он вспомнил древних предков славу II рухнул в грязную канаву. Тропинкою, что к дому привела, Пришел лишь к вечеру ощипан до гола. Супруга в слезы:— Вот когда притопал! Получка где? Ах, ты получку пропил? Опять птенцов оставил без обеда. И началась у них привычная беседа... * * * Немало знаю я мужей, Похожих на таких чижей. * * * Во время своего недавнего пребывания в Москве Государственный театр Шаосинской оперы Китайской Народной Республики показал на сцене Музыкального театра имени К. С. Станиславского и В. И. Немировича-Данченко спектакли, которые произвели сильное впечатление своим содержанием, глубокой музыкальностью и великолепным мастерством исполнения. На снимке: сцена из третьего действия спектакля „Лян Шань-бо и Чжу Ин-тай“. Чжу Ин-тай (артистка Фу Цюань- сян) и ее отец Чжу Гунь.-юань (артистка Чжан Гуй-фын). Фото.В. Севостьянова. Фотохроника ТАСС. * * *
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2