Сибирские огни, 2018, № 2

189 областной выставке. Потом этих выста- вок будет много — вплоть до зональных, проходящих раз в пять лет, которые тогда назывались «Сибирь социалистическая» и охватывали полосу городов от Омска на западе и до Иркутска на востоке. А пока случались и творческие неудачи, были эксперименты с жанровой графикой, од- нако постепенно художественные пред- почтения определились: пейзаж. Видимо, зори военной поры, которыми ходил лю- боваться худой впечатлительный мальчик с заводской окраины, не погасли в его душе. Несмотря на то что Николай Дол- гов — горожанин, городские мотивы в его творчестве почти не оставили следа: в самый продуктивный период работы он добрую половину года проводил среди деревень, лесов и полей. Что такое буд- ни художника, выбравшего своим уделом пейзаж? Это свинцовая ноша этюдника, белый холст парусит на ветру, за плеча- ми котомка с нехитрым провиантом — и бессчетные версты по проселкам, лу- гам, перелескам, да в зной, да в сты- лость поздней осени или ранней весны... Но пронзительная прелесть родной зем- ли, воплощенная в красках, искупила всё, все тяготы и трудности судьбы. Печальный нежно-палевый осенний косогор; полевая дорога, убегающая в се- дую зелень овсов; сиреневый апрельский снег и в тон ему розовое марево набуха- ющих березовых почек. Вот лимонный поток солнечного света хлынул через ста- рые ворота во двор и прямо-таки слепит зрителя. В характерной кофейно-оливко- вой гамме апреля написан створ Томи и берега, кулисами уходящие к горизонту. А балахоновские холмы суровым коло- ритом напоминают древние курганы из какого-то забытого эпоса. Надо сказать, что в пейзаже особую сложность представляет зеленый цвет. Трава зеленая, кустарник зеленый, де- ревья зеленые. У иных живописцев зе- леный зачастую получается одинаковым, среднеарифметическим. «Зеленуха» — так пренебрежительно говорят они, для них это — рутина. «А я никогда не боялся зеленого», — смеется Николай Харито- нович. Кстати, белый цвет (зиму) тоже писать трудно. Мастер вспоминает, что еще в студии преподаватель Петровский специально ставил, например, такой на- тюрморт: на белой скатерти — белая чаш- ка, белая тарелка. Из Старой Ладоги был привезен не- большой серенький этюд «Зимка». В нем изумительно переданы тончайшие оттен- ки серого в цвете неба, снега и особен- но сарая, возле которого притулилась запряженная в сани лошадь. Полное представление об этом сложном цвете вымытой дождями древесины может дать, конечно, только оригинал. «Цвет времени и бревен», — сказал когда-то поэт Бродский. Вечный русский сюжет: зимняя деревня, сугробы, заснеженные крыши, сараюшки. И покорная лошад- ка — на такой, наверное, Харитон Дол- гов в Крещение 1930 г. и собирался за святой водой... Часто в пейзажах Долгова человек присутствует незримо и в то же время органично. Монументальная бревенча- тая кузница показана им как храм тру- да. Пашня, будто черная река, омывает околок. Из сенок, выстланных могучими плахами, распахнута наружу дверь, и в проеме мреет деревенская идиллия: зо- лотистый лужок, ограда, домики гуськом и далекий лес. Есть у художника полот- но — красочный гимн сенокосу: широкие цветные ленты живых и скошенных трав покрыли увалы декоративным узором. А избенка на высоком яру смотрится словно кораблик в клубящемся океане об- лаков. Эпический холст «Среди пашен» изо- бражает клин березового острова посреди зяби. Земля вспахана под весенний сев. Ее шоколадные, темно-синие, фиолето- вые тона, ассоциирующиеся с плодороди-