Сибирские огни, 2018, № 2

шательства» в собственную пьесу. Может, лучше было бы ему сделать из очерка «История одного подкопа» не пьесу, а повесть или роман, как советовал Горький Вс. Иванову поступить со своими «Двенадцатью мо- лодцами…». Фигура А. Сперанского, прошедшего, как и Зазубрин, через службу у белых в Гражданскую войну, отказавшегося от карьеры клини- ческого хирурга ради работы у И. Павлова, могла бы под пером Зазубри- на-прозаика вырасти в героя подлинно художественного произведения. Читатель же пьесы «Подкоп» убеждается, насколько трудное испытание Москвой и Горьким, муками творчества выпало Зазубрину после отъезда из Сибири. И потому Рымарева можно смело ставить в один ряд с Бара- новским, Аверьяновым, Срубовым, Безуглым, судьбы которых трудны, героичны, трагичны независимо от времени и места, будь то Гражданская война или торгашеский НЭП, подвалы ЧК или кулацкая деревня на Ал- тае. Рымарев в «Подкопе» проходит испытание на преданность своей научной идее, о которой он так и не рассказал читателю — не хватило «авторского вмешательства», не хватило жанра. Если бы Зазубрин все-таки написал прозу о ВИЭМе, то, конечно, раскрыл бы тайники души своего героя, как это было в «сибирских» про- изведениях. Некоторые детали и наблюдения, с которыми мы ознакомили читателя в этом предисловии, позволяют считать, что Зазубрин в этой пьесе с помощью Рымарева-Сперанского * невольно возвращался в кон- текст не только «Двух миров», «Бледной правды», «Щепки», но и своей биографии, тоже похожей на роман или драму. И мы невольно слышим голос Зазубрина в воспоминаниях врача Рымарева, когда последний го- ворит о том, что «образ войны не покидает меня с тех пор, как через мои руки прошли тысячи раненых на германском фронте и тысячи на граж- данских» (л. 47). И как не Рымарев, а Зазубрин в ответ на слова Чер- ных о том, что их ждет суд, говорит: «Значит, расстрел?» (л. 53). После смерти Горького, ареста и гибели своего сибирского соратника В. Вегма- на, о чем он мог слышать от приезжих сибиряков, «московских процес- сов» над Зиновьевым и Каменевым, над Бухариным — Зазубрин не мог не думать о своей участи. С его-то трудной и опасной для собственной жизни биографией! К сожалению, рамки предисловия не позволяют развернуть в пол- ной мере все мысли, предположения и догадки, которые возбудит в за- интересованном читателе публикуемый здесь текст. Мы можем отослать любопытствующих к нашей книге «Зазубрин» (Новосибирск, 2012), а также пожелать новым читателям Владимира Зазубрина и его иссле- дователям успехов в изучении его жизни и творчества. Надеемся, что его пьеса «Подкоп» придаст этому хороший импульс. * Возможно, и тут не обошлось без подсказки Горького: «Горький ценил Алексея Дмитриевича не только как ученого, но и как… находку для писателя. О том же говорил драматург А. Штейн…: “Какой это был так и просившийся в литературу образ! Остается лишь горько пожалеть, что никому, и мне в том числе, не посчастливилось написать его во всю ширь и глубь так, как он того заслужи- вал”». Цит. по кн.: Делицына Н. С., Магаева С. В. Академик Алексей Дмитриевич Сперанский. — М.: Изд-во РУДН, 2003. С. 118.