Сибирские огни, № 9, 2014

59 Кызыл-Эник КУДАЖЫ. УЛУГ-ХЕМ НЕУГОМОННЫЙ Анай-Кара возвращается домой Из хошунного комитета партии приехал чиновник, забрал партбилет Анай-Кары — за то, что была замужем за контрреволюционером Буяном. Собрания не было, голосования тоже. Забрали и почти весь скот. Исключили из школы детей. Так вновь наполнилась одинокая юрта в местечке Анайлыг-Алак на берегу Улуг-Хема. К счастью, женщине оста - вили трех коз. Беда, что одинокая женщина осталась с четырьмя детьми, но если есть молоко — значит, жить можно. Беда в том, что нет в юрте муж - чины. Целый сумон рядом, много аалов по соседству, а одна юрта — сама по себе. Нет человека, который бы не знал характера Анай-Кары. Взрывная, будоражила она людей, было дело, направляла дуло ружья на лам, нойонов, была красной партизанкой, председателем женсовета. А теперь вдруг сникла, притихла... Только если взглянуть со стороны. На самом деле Анай-Кара все еще молода: легкая, подвижная, с высокой грудью, стала она еще сильнее. Ее не изуродовали роды, нищета, позор того, что муж контрреволюционером оказался. И характер свой она сохранила — горячий, страстный. Плохо, что замкнулась, не может смотреть людям в глаза. Может, оттого, что слишком много пережила. Ну да это ничего — оди - нокую юрту люди стороной обходят. Анай-Кара поднимется, как в хуреше борец, обопрется на руки и встанет. ...Поздняя осень. Вершины Хаттыг-Тайги уже покрывает снег. Берега Улуг-Хема покрываются корочкой льда. Чувствуется дыхание скорой лютой зимы. Дрова нужны, а у Анай-Кары ни коня, ни вола, на которых можно накинуть седло или чонак. Горькие, страшные думы. Зима, пора одиноких матерей, когда должны они сберечь детей своих от голода и мороза. Залаяла собака, возле коновязи остановился мужчина на упитанной пестрой лошади. Женщина глядела, удивляясь: кто это к нам пожаловал? Больше нечего взять у Анай-Кары, чего и ездить-то… — Здравствуй, невестка, — в юрту вошел Соскар. Изумленная Анай-Кара потеряла дар речи. Невежливо и бессвязно про - бормотала что-то невразумительное: мол, нормально живем, так себе. Вот только детям еды да одежды нет... Немного придя в себя, она достала длинную трубку из таволги, головка которой отполировалась до блеска. Молча развязала боошкун, наполнила трубку махоркой, сунула головку в огонь. Закурила. Видит Соскар — изменилась невестка. Как только пережила все труд - ности, теперь грустит с детьми в одинокой юрте, пала духом. Курить стала, чтобы тоску заглушить. Анай-Кара обтерла мундштук, протянула трубку Соскару: — Знаю, ты не курил. А вот я в последнее время совсем без табака не могу. — Я до сих пор не курю, невестка, — сделав из вежливости одну затяжку, Соскар вернул трубку хозяйке. — Сэвээн-Орус тоже не курил, ты на него похож, Соскар. Тот и впрямь похож на Сэвээна: тувинец всю жизнь на коне, подтянут, а у Соскара круглый живот, лицо полное, похож на русского купца. Соскар лишь улыбнулся: — Куда мне до Семена Лукича, чаавай. — И не только ты, — Анай-Кара начала варить чай. — Люди говорят, твоя Ончатпаа — вылитая жена Сэвээн-Оруса! — Подшучивают люди. Как можно сравнить Ончатпу с Серафимой Мокеевной — одна светловолосая, другая с черными волосами. Совсем раз - ные женщины.