Сибирские огни, № 9, 2014

36 Сергей КРУЧИНИН. ПАТЕРИК ГОВОРЯЩЕГО СКВОРЦА часть баланды, составленной из картофельных очисток и селедочных хвостов и голов, а несчастная бабушка, не в силах его отыскать и загнать обратно в сарай, прибежала за моей помощью. Такое случалось не раз. Жизнелюби - вый, веселый Борька, как только открывалась дверь сарая, устремлялся на свет божий. Никакая, даже самая вкусная баланда удержать его не могла, он прыгал и повизгивал, радуясь свободе и веселой яркости красок. Ни хворо - стина, ни горсть моченых сухариков не могли заставить его вернуться в тем - ный душный хлев. Не мешкая, я схватил приготовленное для таких случаев лассо — веревку с подвижной петлей, забрал у бабушки часть сухариков, побежал к сараю. И в ужасе увидел Борьку, лежащего на оборванном элек - трическом проводе. Копытца его судорожно дергались, и двое мужиков пал - ками сталкивали его с провода. Подоспевшая бабушка заохала, запричитала, мужики мрачно сказали: — Надо резать… — и никто не сдвинулся с места. И тут я увидел тетю Надю, шедшую с работы. Я бросился к ней и пока - зал на поросенка. Она мигом сообразила: побежала в квартиру, схватила длинный и острый столовый нож и перерезала Борьке горло. Я оторопел — так решительно, строго и бледно было ее лицо. Кровь выхлестнулась фонта - ном, окропив ее и бабушку, я испугался и заревел белугой. Не знаю, было ли мне жалко в тот миг Борьку… — Ну, теперь хоть есть можно, — сказали мужики и ушли, бросив палки. Поздно вечером, в синих сумерках, я пробрался на кухню и увидел Борьку. Он лежал бледный, вдоль стола, со вспоротым животом, и казался больше, значительней, чем когда был живым и веселым моим другом. Мистика смерти впервые коснулась меня. По иронии, которой судьба владеет в совершенстве, на следующий день я заболел свинкой. С градусником под мышкой я лежал на диване, а взрос - лые пировали за большим столом и хвалили Надю за решительность и наход - чивость. И удивлялись, и потешались такому странному совпадению: гибели поросенка и моей неожиданной болезни, кем-то названной «свинкой». Мама подходила и уговаривала: — Съешь хоть свеженьких потрошков — так вкусно! — но я отворачи - вался, не в силах понять превращения Борьки в жареные потрошки и кровя - ную колбасу, которую с большой сноровкой изготовила бабушка. — Чего же ты хочешь? — спрашивала меня мама. — Надо обязательно поесть. Не знаю, из каких сокровенных тайников своей памяти я извлек образ и вкус квашеной капусты. Так и сказал: — Хочу квашеной капусты. Мама растерялась: — Где же ее взять?! Но через несколько дней капуста появилась в стеклянной пол-литровой банке, нежно-зеленая, с янтарным морковным отливом. С тех пор я и начал поправляться. Потом бабушка мне рассказала, что животворную капусту выменяли на Борькино сердце. Та жизнь военных и послевоенных лет теперь кажется невероятной, непонятной и странной. Клопы, вши, блохи, мыши и крысы являли неотвра - тимый и непобедимый зловредный фон той аскетической жизни. Ни пропа - ривание и стирка, ни керосин и проглаживание раскаленным утюгом, ни дуст и травяные отравы не способны были победить нищету, в которой жил про - стой народ. Когда я приходил от Кольки Склянкина, моего друга из соседней квартиры, тетя Надя сажала меня над газетой и частым гребешком вычесы - вала все, что я принес оттуда. — Ну вот, — говорила она, — сегодня две — и обе с кантиком.