Сибирские огни, № 9, 2014

30 Сергей КРУЧИНИН. ПАТЕРИК ГОВОРЯЩЕГО СКВОРЦА — Дождь — благодать! Чуешь, какой сухой ветродуй? — Тетя Лида указала куда-то за житное поле. — Смотрите, какой страх от Забродной пол - зет. — Забродной называли большой лесистый овраг на краю поля. — Лей слезы, не лей, а все дождь смоет, — философски заметила мать, прикоснувшись щекой к шершавой коре первой липы стройного ряда, отде - ляющего сад от дороги и поля. У тети Лиды было такое напряженное и красное лицо, словно сейчас же она упадет в обморок или разрыдается. Мама, взглянув на нее, поспешно и твердо сказала: — Где-то здесь, между лип, были привязаны наши качели, помнишь, Лид? В этот миг мой взгляд выхватил обрывок туго скрученной пенько - вой веревки, как удавкой охвативший разросшийся ствол старой липы — местами он успел врасти в древесную ткань. Мать начала ее развязывать и сломала ноготь. Я достал свой перочинный ножичек и передал матери — сам бы не дотянулся до проклятой петли. Удавку снимали рывками, вероятно, не слишком аккуратно: обнажилась сочащаяся ткань дерева, и тут Лида разры - далась, обняла липу, прижалась щекой и что-то приговаривала, я не мог разо - брать. Мы пытались ее успокаивать, но она только вздрагивала и сбрасывала с плеча наши руки. Мать указала мне на старые кусты сливы и велела набрать смолы с их стволов. Я кожей почувствовал, что и она готова разрыдаться, но не хочет, чтобы я видел. Сердце мое сжалось, я бросился к кустам. С трудом отыскал первый янтарный сгусток со слезой, повисшей на застывшей прозрачной нити, измазал все руки липкой массой, но набрал целую пригоршню. Тетя Лида уже успокоилась. Ее лицо светилось, как у бабушки после молитвы. Мать объяснила, как надо действовать, чтобы залечить рану дереву, посадила меня на закорки и с помощью Лиды подняла. Я жевал сладковатую души - стую смолу и этим месивом замазывал рану старой липы. — Смотри-ка, Тань, — удивленно и радостно сказала Лида, — чубушник-то сохранился, глянь, как цветет! Со своей высоты я взглянул туда, куда указывала тетя Лида. В углу сада, где сходились липы, рос кустарник, сплошь облепленный крупными белыми цветами. Оттуда, точно оттуда доносился нежнейший, прозрачный и легкий, как звон снежинки, запах. — Жасмин? — спросил я у матери. — Похож на твои духи. — Чубушник — он дикий, нежнее, чем садовый жасмин. — Анюта говорила: колхоз срыл могилу деда Семена Петровича, а его чубушник-то пророс! Пошли, поклонимся… Здесь следует пересказать одно семейное предание… Мой прадед Семен Петрович Костин — третий, младший сын мещов - ского кровельщика Петра Ивановича Костина. Решив отделиться от своего родителя после 1861 года, женился на Ксении Ивановне, девице из богатой семьи, сложил с нею свои капиталы и выкупил землю и лес у помещика Шлиппе. Когда и где женился он на Ксении Ивановне и чьих она была кро - вей — не знаю. Знаю только, что прожила она до ста трех лет, и звали ее между собой — «бабушка за дверью». Там у нее был свой сундучок, на кото - ром она и провела последние дни своей жизни в полной слепоте и молитвах. Дети ее очень любили, Ксения Ивановна их одаривала из заветного сундучка затейливыми безделушками из своей молодости: кому перламутровую пуго - вицу, кому пряжку, кому и жемчужную бусинку, а моей тетушке Наде — аж платье от давно исчезнувшей куклы. Так они появились в Колтенках. Семен Петрович проявил хозяйскую сметку, построил маслодельню, каменный дом под железной крышей, слава богу, кровельщиком он был потомственным, и посадил большой и красивый