Сибирские огни, № 9, 2014

179 Александр ШАПОШНИКОВ. ЧАСТЬ ВРЕМЕНИ пусть идут потом, им и того хватит», — говаривал дед, растапливая баню и доставая веники. Я по малолетству едва выдерживал на полке с дедом. А он в запале хлестал себя веником по бокам и кричал мне: «Держись, внучек… твою мать!» Он и приучил меня и к банной шапке, и к банным рукавицам. А потом мы вместе прыгали с полка, затем с мостков валились в озеро, откуда в ужасе разбегались лягушки. После трех-четырех заходов мы пили хлебный квас и шли домой ужинать, и тут начиналось свое священнодействие. На столе дымился чугунок с вареной картошкой, а в русской печи шкворчала сковородка с чем-то вкусным. И тут дед обязательно доставал из потайного угла бутылку водки или самогона и, поминая добрым словом Александра Васильевича Суво - рова, выпивал стакан за легкий пар и доброе здоровье. От него я и услышал впервые известные слова о суворовском завете по поводу продажи исподнего после бани! Дед редко рассказывал о прошлом: может быть, я был для этого слиш - ком мал? Он умер в 1962 году, когда мне исполнилось 14 лет. Все его рас - сказы были связаны с какими-то событиями, иной раз совершенно незначи - тельными. Так, однажды после бани и после ритуального стакана мы услы - шали страшный грохот и вылетели из-за стола на крыльцо. Прямо над нашим домом на предельно малой высоте делала «горку» тройка реактивных истре - бителей — с таким ревом, что хотелось вжаться в землю. Дело в том, что между Ургуном и Евсино летом всегда устраивалось летное поле, где какая-то часть совершала учебные полеты на первых Мигах, и зона закрывалась для мирных жителей. Мы с дедом, оглушенные, вернулись за стол, и тут-то он и рассказал мне о Первой мировой войне. Он ушел на германский фронт в 1915 году, хотя мог бы еще год-два подождать как переселенец. Но идти в бой «За веру, царя и Отечество!» — это было, по его мнению, правильно. Летом 1916 года бежал он из полевой кухни к своему взводу, дело было на Запад - ной Украине, во время брусиловского прорыва, когда налетели проклятые германцы (он никогда не говорил «немцы», только «германцы»). Дед упал на траву, а в каждой руке — по семь котелков в специальных станках. Слышал только стрекот пулеметов да грохот пуль по железу. А когда обстрел кончился, все четырнадцать котелков оказались пробиты, и пшенная каша потихоньку вытекала на родную украинскую землю. «Ну что, — говорил дед, — подхва - тился я и бегом до хлопцев, еще и поесть успели». Тут дед принял еще пол - стакана и затянул старинную песню: Брала русская бригада Галицийские поля, И остались мне в награду Два железных костыля! Эту песню дослушал я через сорок с лишним лет в телепередаче «В нашу гавань заходили корабли»… В середине пятидесятых дед Максим стал уполномоченным по заготовке лекарственных трав от областного аптекоуправления. Тут сыграл свою роль его старый знакомый еще по ссылке по фамилии Юрганов. Не случайно в Рос - сии говорили, что тюремная дружба (как и фронтовая) самая крепкая, ибо человек проверяется у жизни на краю! Заготавливал дед в основном растение с названием горицвет, в просторечии — стародубка. Применяли его при мно - гих недугах — от болезней сердца до геморроя. Эта хворь, как известно, на Руси называлась веселым словом «почечуй». Дед так ее и называл. Замечу, так называл ее и Пушкин, даже в «Онегина» это слово вставил. Для сбора старо - дубки и расчета с населением — заготовителями деду выделялись деньги (кои он, как настоящий счетовод, строго учитывал и хранил), а главное — товары широкого потребления: ткани, свечи, керосиновые лампы, инструменты и т. д. А впрочем, и это еще не главное, главное в том, что для перевозки меш - ков с корнями стародубки и товаров деду выделялась грузовая машина на два летних месяца, когда стародубка созревала. Это был старый, полуразби -