Сибирские огни, № 9, 2014

178 Александр ШАПОШНИКОВ. ЧАСТЬ ВРЕМЕНИ на такие рассказы только огорченно хмыкал и доставал новую бутылку само - гона. Правда, после освоения целины производство зерна наконец превысило уровень магического 1913 года, но для этого пришлось распахать около 40 млн га целинных и залежных земель. Хозяйство тетки считалось зажиточным, в доме были не только иконы в красном углу, но и книги, даже старый-престарый патефон. Отсюда в 41-м ушел на фронт ее муж, Семён Иванович Зельков. Ушел и канул в безвест - ность. Его судьбой занималась дочка Валя, даже писала Булганину, он тогда был министром обороны и маршалом, а потом и отец мой, когда пришел с войны. В итоге из Минобороны пришел официальный ответ, что Семен Зельков пропал без вести под Ленинградом в 1943 году, извещение вручено его вдове тогда же. А тетка никакого извещения не получала! И небольшие деньги, приходившие на ее имя, оседали в чьем-то кармане. Химичили и на этом святом деле даже в те суровые времена. В конце концов, в 1954 году тетка получила за пропавшего без вести мужа аж девять с половиной тысяч рублей, большие деньги по тем временам: отец, старший преподаватель ВЗФЭИ, получал в это время 1600 руб. Но и на этом история не кончилась: в конце 90-х из Сибирского кадет - ского корпуса Валентине Семёновне Зельковой пришло письмо о том, что ее отец похоронен у села Погостье Кировского района Ленинградской обла - сти, экспедиция кадетов нашла медальон на месте боев. Кроме того, семья Шапошниковых оставила на войне двоих: братьев Степана и Дмитрия. Стар - шего брата Фёдора, богатыря и красавца, случайно убил поселковый мили - ционер. Дядя Фёдор приехал на побывку из Донбасса, где вкалывал шахте - ром. Отец рассказывал, как они шли с братом из соседской бани (своя была отобрана вместе с усадьбой), распаренные и счастливые, по росистой траве, как вдруг из-за угла вывернула усатая сволочь в белой гимнастерке и громко назвала имя известного вора, вроде бы скрывавшегося где-то в селе. Фёдор спросил: в чем дело? И в следующее мгновение получил пулю прямо в сердце, милиционер стрелял отлично, но он ошибся; его пожурили и пере - вели из села. Но перед этим другой брат, Николай Максимович, косая сажень в плечах, разыскал этого усатого таракана и до полусмерти избил — так, что белую гимнастерку не могли отстирать от крови, об этом знало все село. Дядя Коля скрылся и уже перед войной объявился в Томске, где и прожил затем всю жизнь. А дела никакого и открывать не стали, ибо Фёдор считался сыном раскулаченного! В конце пятидесятых электричества в селе Ургун не было, как не было и радио, жили с керосиновыми лампами. Одна радость: раз в неделю приезжала кинопередвижка, запускался движок, и в клубе показывали последние фильмы. Помню, с каким восторгом мы с дедом смотрели «Максимку». А тетка Матрёна работала в колхозе, получала какие-то небольшие трудодни, регулярно отвоз - ила молоко на молоканку, а дед еще подрабатывал чем мог, от косьбы до плот - ницких дел. Два моих деревенских приятеля жили в избушках с земляными полами. Это было очередным деревенским открытием. «А как же зимой?» — спрашивал я своего приятеля Серёжку Кругликова. «Нормально, — отвечал он, — соломы набросать да пимы не снимать». Валенки в Ургуне все называли пимами. И тетка, и дед вспоминали, что в 1919 году, «когда шли колчаки», у них реквизировали все более или менее целые пимы — не только новые, но и подшитые. Когда покос заканчивался, дед обязательно топил баню. Не важно, в суб - боту это случалось или в другой день. Суббота назначалась банным днем по определению, как у Алёши Бесконвойного из рассказа Шукшина. Баня была старой, покосившейся и топилась по-черному. (Сейчас, как старый банщик, могу утверждать, что самый «вкусный» пар именно в бане по-черному!) Наша баня стояла на краю усадьбы, на берегу крохотного, зарастающего озерца. И бросаться из бани в воду было высшим наслаждением, здесь подхватил я у деда первые уроки банного мастерства. Мы ходили всегда «в первый пар», «бабы