Сибирские огни, 2006, № 11

Людское горе на виду, Людские беды. Слово «боль» в литературе, особенно поэзии 60—80-х годов, начало звучать часто и приобрело метафорический ореол. Скон­ центрировав в себе новое в духовном опыте современников, оно употребляется очень разными художниками (А. Вознесенский, Евг. Евтушенко, В. Астафьев, В. Распутин, Ю. Бондарев и др.) как синоним полнокровнос- ти гражданского и нравственного бытия. В лирике Стюарт слово-образ «боль» стало сквозным. Именно оно открывает ряд пере­ числений в стихотворении «Снова весна», где идет речь о мире, ожидающем художника: «Весь мир — вся боль его, краса, броженье и преображенье заполнили воображенье, как чашечку цветка роса». Боль — то вечное сырье искусства, в котором заключена «не­ лгущая сила» («Я работаю на старомодном сырье»). Поэтессу страшит состояние, когда «ни радости, ни боли, ни стихов», а к золо­ той рыбке она обращается с просьбой: «Ты верни мою былую боль. Не любовь, не юность! Только эту яркость чувств, как мно­ го лет назад» («Золотая рыбка»). Значит, яр­ кость чувств и есть боль, поэтому эпитет «живая» оказывается самым подходящим в ее определении. Вообще это едва ли не са­ мый любимый эпитет поэтессы: «живая боль», «живая строка», «живая душа», «оживший стих», «песня, как живая птица» и т. п. «Живая боль и живая радость обще­ ния с людьми и природой — вот родник, пи­ тающий лучшие стихи Елизаветы Стюарт и всякую настоящую поэзию», — писала Н. Павлович на страницах «Нового мира». В зрелой лирике Стюарт все чаще про­ исходит разговор с собственной памятью, ведущей свое дознание. Но прошлое никог­ да не видится через призму разочарований, упреков и обид. Здесь нет ничего похожего на предъявленный жизни счет. Опыт пере­ житого обращен к людям. Жанр лирической миниатюры — им Стюарт мастерски владе­ ла, — где до афоризма сгущены сделанные нравственные открытия, наиболее органи­ чен для стихов такого содержания: Опасаться не нужно Зим холодных и вьюжных, Солнца летнего ярости, Наступающей старости. Бойся ханжеской речи, Да с предательством встречи, Да братанья с тоскою, Да желанья покоя. Часто стихи Стюарт последних лет — ночные раздумья человека, осознающего трагическую неизбежность смерти. Однако чувство отринутости от мира не возникает. Уже знакомый нам поэтический характер выдержан до конца: было бесстрашие при встрече с невзгодами жизни, теперь — му­ жественное отношение к смерти. Печаль о неизбежном вытесняется тревогой о делах земли, оказавшейся на самом трагическом витке своей истории. Бессонница. Твержу стихи на память. Одно, другое, третье — без конца... Ночь прижимается к оконной раме И глаз не сводит с моего лица. Чего ты хочешь, ночь? Чего ты хочешь, Заглядывая в глубину квартир?.. Клокочет мир. И войны вновь пророча, Грохочет растревоженный эфир... Не спится. Я твержу стихи на память. Одно... Другое- Третье... Все тесней Ночь прижимается к оконной раме. Пугает мраком... Я не верю ей! Как драматична эта пауза после повто­ ра: «Все тесней ночь прижимается к окон­ ной раме. Пугает мраком...»! И как типи­ чен для поэтессы непременный прорыв к свету, к вере в человеческий разум, кото­ рый не должен допустить катастрофы но­ вой войны! И так в стихах Елизаветы Кон­ стантиновны всегда: от драматической вспышки чувства — к обретению гармо­ нии с миром. — Прошла испепелившая все война, но человек «на пепле всех желаний опять воз­ делывает сад». — Оборвалась жизнь любимого чело­ века, но его преждевременная гибель рож­ дает обостренное желание мира, добра и счастья другим людям («Женщине», «Боль­ ше мне в мире тебя не найти»). — Не состоялась единственная встре­ ча, но вера в само существование в жизни идеальной любви не утрачена («Ветер оди­ ноких дорог»), — Нестихающее горе старых женщин, потерявших в войну детей, переплавляется во всеобъемлющее материнское чувство («Зарисовка»), — Боль приближающегося конца сме­ няет поэтическое завещание: «Но в мире пусть будет, как было: и весны, и радость, и свет» («Нечастый мой гость — амфибрахий»), И это сказано Стюарт о жизни, в кото­ рой ее уже не будет... 170