Сибирские огни, 2006, № 11

— «что с ними будет: какую радость прине­ сут, какую боль разбудят». «Что я могу?» — так названо в сборни­ ке «Моя рябина» одно из стихотворений. И это — центральный вопрос во взаимоотно­ шениях поэтессы с читателем, на который она ищет ответ в лирике последних лет, раз­ думывая об обязанностях поэта. Я не могу стихами научить Стать добрым злого, робкого — отважным, И сделать так, чтоб стал счастливым каждый, И важное с неважным разлучить. Я не могу бессмертной сделать плоть И судьбы не могу переиначить. Я помогаю стать слепому — зрячим, Немому — немоту перебороть. Но ведь прозреть — значит для злого стать добрым, для заблуждающегося — по­ нять истинную меру ценностей, его окру­ жающих, а для робкого суметь перебороть немоту — значит обрести мужество. Стюарт всегда с большой последова­ тельностью подчеркивала нравственную сущность своей поэтической работы. Она находила аргументы в защиту своего негром­ кого голоса и «старомодной» музы от не­ заслуженных укоров: «Но в человечьи души с гулким громом не станут рваться — тихо постучат. Любви и правде мощный усили­ тель не нужен». Поэтесса внимательно вслушивалась в свой возмужавший стих: «Слова все те же, только смысл иной... За каждым словом опыт мой встает». Ей открывалась глубинная связь значений и тончайшие нюансы звучаний слов: Россияне... Так гусли звучат. Так твои журавли кричат— О далеком кричат, о близком... Так твои родники журчат, Так рябины твои горчат, Так молчат твои обелиски. В своей поздней лирике Стюарт нео­ днократно возвращается к сложной пробле­ ме взаимоотношений мастера и материала, с которым он работает и сопротивление ко­ торого трудно, а подчас попросту и невоз­ можно преодолеть («Стихи, как молния», «Омут» и др.). У этой проблемы множество аспектов: неподвластность слова, невозможность без потерь пройти путь от замысла до его воп­ лощения, драма невысказанное™, неразга­ данная самим художником тайна творче­ ства... Вам кажется, что стих открыт внолне, Что радости мои видны и муки, Что это все я отдала вам в руки И ничего нет тайного во мне... Но отделяет, как глубокий ров, Наполненный молчащею водою, От вас все то, что унесу с собою, То, что осталось за пределом слов. Подобные строки могли быть написа­ ны только поэтом, вступившим в возраст подведения итогов. «ЖИВАЯ БОЛЬ...» Стихи Стюарт последних лет несут печать зрелого возраста души, когда приходит спо­ койное и ясное осознание того, что составля­ ет опорные основы человеческой жизни. Ольга Берггольц, участвуя в дискуссии 1963 года «Гуманизм и современная лите­ ратура», настаивала на том, что нельзя ис­ ключать из нашего представления о гуманиз­ ме такую составную и важную часть его, как сострадание: «...Человека от мира животных (в том числе и от «общественных животных») отличает прежде всего сострадание. Страдать может все живое — и лошадь, и птица, и, быть может, даже деревья. Сострадать, то есть почувствовать, как свое, страдание другого человека (или целого народа), пожалеть его — другого человека или народ... (да, не бой­ тесь слов «жалеть» — в русском языке оно синоним слова «любить») — да, пожалеть его за это страдание, принять часть его стра­ дания на себя, или предотвратить его, или помочь ему — другому, страдающему че­ ловеку,— словом, повторяю, — сострадать может только человек, сострадать другому может только человечный народ». Как близки по мысли сказанному Оль­ гой Берггольц строки одного из ранних сти­ хотворений Стюарт — «Маугли» (1945): «Ты плачешь. Это слёзы. Они бывают только у людей!» Для Стюарт, чей поэтический дар фор­ мировался «в священной сопричастности мужая», естественно было признание подоб­ ного рода: «Чужая боль мою перебивает» или «Вдруг резанет чужое горе». Способность сострадать в представле­ нии Стюарт — одно из свидетельств зрелос­ ти и мудрости души в ее гуманистическом движении. Об этом — стихотворение с ха­ рактерным названием «Возраст»: Бывало, где я ни иду,— Со мною рядом Людское счастье на виду, Людская радость. А нынче, где я ни иду, Куда ни еду, — 169