Сибирские огни, 2006, № 11

Век-опричник в казённой шинели чернеет. Пой, поэт, песню пой, только парус не рви. Не пейзажный, он в русском пейзаже белеет, Одинокий, как Пушкин в народной любви. В демонических бреднях витает Европа, Тяжко топчет в Россию кровавые тропы. Изначально свиреп и надолго жесток Набухающий грозами юг и восток. Ум пылает, душа, возвышаясь, мятётся. Самый трудный поэт, я прошу, я молю: Отчего наша острая мысль остаётся Той же странной любовью в родимом краю? О, какое блаженство есть в тучке жемчужной! В гордой чести, в любви, нам не нужной и нужной! С глаз долой от ревнивых, насмешливых глаз. Дан приказ — и карету нам, и на Кавказ! И какие бы Демоны там не грозили, — На прямой поединок выходят бойцы.... Удалого Калашникова не казнили. От него по широкой Сибири пошли удальцы. ЮДИНА ПЕСЕНМОИХ Справить бы мне юбилей, стал бы и я патриархом. Это ж прекрасно и архи- важно для музы моей. Стал бы я в семьдесят лет Нежным, как солнечный лучик. Даже Берязева лучше, Может, как в старости, Фет. Жил бы на том берегу, впал бы в жидовскую ересь: Май, и зелёная древесь, Белый мой Банк на лугу! Только я — русский поэт, чувствую горько и странно: нет ни отца, ни Ивана — значит, бессмертия нет. Значит, в просторах родных Если умру — схороните. Нежно в душе сохраните Родину песен моих.