Сибирские огни, 2004, № 2

Бросив взгляд на погрязший в роскоши Китай, Тэмуджин, еще не ставший Чинги- сом, объясняет: «Там тесно и душно, там зависть кругом!.. Не в том наши беды: ведь нам за три дня не добраться верхом к аилу соседа. И власть, словно воду в горсти, убе­ речь не могут монголы. Ничтожны дела их, и мысли, и речь по юртам и долам. Ничто­ жен народ — не народ, а навоз — без Бога и права. Но знаю: Держава превыше всего, Хаган и Держава!» Можно сколь угодно горевать над тем, что дорого будет стоить народам эта Держа­ ва, но нельзя отказать Берязеву в пластич­ ной ясности мизансцены: хаос — собрат пу­ стоты; чтобы сплотить воедино эту зияю­ щую небыть, нужен смертный страх, нужен Закон, нужен меч, который очертит то, что можно делать и чего нельзя. Раскрываем Ясу: «Растратчика дважды пусть хлещет по­ зор соленою плетью, и лишь троекратный семейный раздор карается смертью». «Карается смертью» — повторено один­ надцать раз; Берязев исхитряется найти к «смерти» одиннадцать рифм; это свидетель­ ствует об изощренности стихотворца. «Средь Скифиии дикой». В вылепе го­ ловы которого — человек и конь. На звери­ ных плечах которого — «небесной тоски огонь». Еще глубже в веках — вольный гунн... Эпохи и зоны, мчащиеся вне Времени, человеческие расы, смешивающие свое семя в горнилах войн. Тюрок, половец и кыпчак, Скиф, согдиец, кыргыз, кайсак, Ты един, ты ветрам не враг — Ты степняк! Поэзия отвечает небытию, облекая его в живительную ткань слов. В кружево кер­ жака. В тропарь и топор. В синь и стынь. Обречение становится обручением — то ли со смертью, то ли с истиной, то ли с жизнью вечной: Черный пепел над храмом закружит, Чтобы комьями пасть на жнивье. Дольний колокол. Давняя стужа. В небе пусто. Одно воронье. Дрогнет воздух. Взовьется капелла Детским раем средь горних валторн, И мое беспилотное тело Протаранит кладбищенский дерн. Чувствуете, как работают обертона? Христианский Запад отдается в звуках ка­ пелл, валторн. Звон православного колокола теряется в ледяном небе. Беспилотное (а не бесплотное!) тело возвращает нас в эпоху Байконура. Теперь главный вопрос: что за драма разворачивает в эту трагическую небыть душу, возросшую в позднесоветские време­ на на сибирской земле, коей должно прирас­ тать могущество Державы? Примет нашей жизни у Берязева предо­ статочно — при всей казачьей скачке его во­ ображения. Самая ранняя веха: «С детства врезалось — ловкие пальцы изловили жука на лету, сухо треснул хитиновый панцирь, и упала душа в пустоту...» Сам по себе стих достоин хрес­ томатии: «В первый раз стало тесно на све­ те, в первый раз холодела спина: мраком ги­ бели, вспышкой смерти через пальцы про­ жгло пацана». Эпизод не мечен координата­ ми времени и места — просто что-то «почу­ дилось под и над)). А вот этот пейзаж: «и трактора в грязи по пояс дрова в деревню волокут, а бабы шанежки пекут» — уже явно Сибирь, нашен­ ская, второй половины истекшего века. «В нашем веке еще дровами топили печи, в нашем веке еще говорили «очи»... — Узнаваемо. И еще чисто сибирская зарисовка: «Как хорошо в межзвездные морозы в декабрьс­ кий вечер — ясный и сухой — не презирая повседневной прозы, набрать угля негну­ щейся рукой, поднять фонарь, всклубить во тьме сарая густую пыль раздробленных кам­ ней, чтоб на изломе искрами сверкая и мра­ ка неба звездного темней в ведро легли ка­ менья антрацита...» — Чуть ниже — само­ определение, вплоть до: «На кой мне ляд и Кафка, и Матисс!» Не верьте. Никакой апологии невежества тут нет. Тут лукавая, как всегда, игра скрыты­ ми цитатами. «Дароносна Отцова рука... Вновь мы встретились Сына во имя! — в той стране, где дурак дурака по-дурацки поймет и обымет». Еще один удар по уже вбитому гвоздю: «А я лежу себе, кукую, гляжу на звез­ ды, как дурак, и все никак не состыкую небес­ ный и телесный мрак». Состыковывается все это вот с чем: «Не дорога, трасса — из конца да в конец. Ну, куда ж ты забрался? Краю, краю-то нет. Озерца да болотца. Туч тягучий свинец. Свежей зяби полоска. Камыши. Со­ лонец... Солона моя трасса, но пряма, как струна. Словно правда— опасна. Словно вера — нужна. А в канаве глубокой непроглядна вода... — До района далёко? — Э-э, милок! Как когда...» Уж не дурачит ли бабушка пут­ ника, спрашивающего дорогу? Нет, не дура­ 200