Сибирские огни, 2004, № 2

того откровения — о вечной жизни. Весна тогда получает много ликов и имен: это и «обман», и «ожидание», и «вера», а все вме­ сте это — «чудо», которому не надо «сопро­ тивляться». Но вот где обитает подлинное чудо по­ эзии Е. Стюарт, так это на «заветных остро­ вах». Здесь мир природы и поэтического «я» так тесно слиты, что словно образуют но­ вый, «третий» мир, где все живет и говорит на языке загадочных, но в то же время и про­ зрачных, образов-откровений. Войди в мой мир— и ты его полюбишь: Он полон той особой тишины, Когда видны невидимые глуби Ишорохи неслышные слышны. Это мир сибирской тайги, ставший близ­ ким Е. Стюарт благодаря ее природному тя­ готению к красоте, подразумевающей про­ стоту, ясность, гармонию и потому неисчер­ паемость воплощений. И вновь звучит в ее стихах близкое мироощущению поэта слово «праздник», для которого нужно немного, но, с другой стороны, и очень много: За речными разливами Да за хвойными гривами Ждет в бору под сосною Мое счастье лесное. Оно зовет лирическую героиню, «как на праздник», и может обернуться кукуш­ кой или шиповником, «постелиться» тропин­ кой или поделиться кувшинкой. Но главную радость поэтесса скромно приберегла к кон­ цу стихотворения: это счастье лесное «по­ рою порадует самой точной строкою». А их в этом цикле о «заветных островах» немало, как например, следующие: За окошком кедры важные Нянчат месяц молодой. Звезды те, что поотважнее, Ходят к речке за водой. Или: Такая над речкой стоит тишина, Что самое тайное слышит... Уень — это речка совсем, как струна, Задетая чьей-то рукою... Вот и вновь извилистое течение нашего очерка привело нас к ключевому для Е. Стю­ арт образу — струны, таящей «сто мелодий», а главное — душу поэтессы, готовой зазву­ чать и отозваться чистым голосом своей поэзии на все, что волнует ее, людей, страну. Эта чуждость камерности, снобизму-эстет­ ству, простота, идущая от сложности и силы чувства, сопровождала поэтессу до после­ дней ее строки. Этой верности ясному, точ­ ному, не искривленному ложным мудрство­ ванием слову сама поэтесса посвятила не­ мало стихов. Главный их мотив — «святая безыскусность» поэзии: Что значит гений? Гению, быть может, Отпущены и волшебство таланта, Имастерство, и, что всего дороже— Святая безыскусность дилетанта. В другом четверостишии Е. Стюарт ре­ абилитирует «банальность»: Художники оригинальность Во все искали времена. И только гениям банальность Была всегда подчинена. Но что такое банальность, как не сино­ ним нравственности: мораль не может уста­ реть, но зато может обогатить, было бы же­ лание сочетать в стихах слова не «мертвые», а живые: Я работаю на старомодном сырье: На сгоранье души, на утрате покоя... Но зато: «Есть нелгущая сила в этом веч­ ном сырье, где волненье, где боль, где утрата покоя...». И, конечно, есть то, к чему сейчас, в эпоху дарового суемудрия (интернет и проч.) стоило бы вернуться. Только сейчас, когда 1985 год подвел черту под целой литератур­ ной эрой, именуемой советской поэзией, мы видим, что как-то очень быстро канула в воду забвения целая Атлантида, где имя Ели­ заветы Стюарт было одним из самых извест­ ных. Так, еще в 1966 году Лев Озеров восхи­ щался «бунинской проницательной живо­ писностью» поэтессы, ее «простоте без уп­ рощенчества, доступности без банальности». Павел Ульяшов, знавший Е. Стюарт в после­ дние годы ее жизни, отметил, что стихи у нее «только о главном — о жизни и смерти, о красоте и бессмертии, о счастье остающих­ ся жить». Такова была и сама Е. Стюарт — проста и скромна, но принципиальна. Как вспоми­ нает Афанасий Коптелов, «на литературной ли «среде», на заседании ли редколлегии «Сибирских огней» и худ. совета — всюду 197