Сибирские огни, 2004, № 2

ская душа» с девизом «Пусть богатства нет, зато душа поет», знаток и любитель соловь­ иного пения из рассказа «харизма», доказав­ ший «новому русскому», что не перевелись еще на Руси соловьи, способные спеть «пол­ ную классическую песню», и люди харизмы, то есть «предназначения, призвания, мис­ сии». Есть еще у В. Дегтева классный ас- летчик, пусть еще начинающий («Взлет-по­ садка»), милиционер-уникум, мастер по до­ быванию признательных показаний без ру­ коприкладства («Черный пиар»), художник из народа, самородок, по призванию и «де­ ревенский дурачок» по факту. Это поистине купринское разнообразие русских типов в рассказах В. Дегтева, оставляет, впрочем, максимгорьковские веру, надежду и опти­ мизм на выживаемость и России и литера­ туры в России. Глава 4. ПОБЕДАИЛИ ПОМИНКИ? Но закончим мы этот «премиальный» обзор произведением грустным и потому в большей мере воздействующим на впечат­ лительного читателя, чем патриотический реализм В. Дегтева. Чего стоит одно назва­ ние самого, пожалуй, небольшого среди букеровских лауреатов — «Карагандинские девятины». Так называется повесть Олега Павлова, одержавшая победу в 2002 году и над великолепным «(НРЗБ)», и над отвязным «Лечением электричеством» и еще над тре­ мя романами — петербуржца А. Мелихова, нью-йоркца Д. Бортникова и «лучшего нем­ ца» российской литературы В. Сорокина. В отдельно вышедшей книге О. Павлов опуб­ ликовал свою повесть в составе «армейской» трилогии («Казенная сказка» и «Дело Ма­ тюшина») под общим даже не названием, а приговором: «Повести последних дней». На примере судьбы нескольких служи­ вых с казахстанской окраины еще советской страны писатель показывает нечто роковое, что вечно тяготеет над каждым человеком, живущем в русской бесприютности, бестол­ ковщине и беспределыцине. Но как это бы­ вает только у нас, среди приспособившихся и притерпевшихся, появляется блаженный, которому святость дана от рождения, от со­ зерцания этой совсем не божеской жизни. Точнее всего ее будет назвать «сизифовой», то есть не просто тяжелой, а бессмысленно тяжелой, где просвета не жди и на милость не надейся. Именно для такой жизни и тако­ го бремени рожден и предназначен негеро­ ический солдат, которого автор поименовал Алексеем да еще и Холмогоровым. И уже одним этим словно написал произведение, ибо ласковое это имя Божие овеяно и Дос­ тоевским, и Ломоносовым, и песней о «Бол­ гарии русском солдате». У Алеши О. Павло­ ва есть и т о и другое и третье, а главное, у него есть дар великодушия, то есть умение вместить в себя все несправедливости окру­ жающего мира, чтобы исправить их, пере­ терпев. Характерно, что он служит на полиго­ не, устанавливая мишени в ходе войсковых стрельб. Пережидая, он «по три — четыре часа не вылазил из своего окопчика. Его буд­ то... убивали каждым выстрелом — и не могли убить». Казалось бы, от одиночества, помыканий оглохшего прапорщика, «похо­ жего то ли на банщика, то ли на могильщи­ ка», от насмешек и издевательств солдат с «большой земли», он не должен и месяца прожить. Но тут «с ним свершилось чудо», которое бывает, наверное, только со святы­ ми схимниками: Каждый новый день, про­ сыпаясь, начинал он жить как ни в чем ни бывало, уже не помня вчерашнее. Все забы­ валось само собой, сгорало в душе, как уго­ лек: прожил день — обогрелся, надо и даль­ ше жить». Вот это «надо дальше жить» и опреде­ ляет дальнейшую жизнь Алеши, которого случай или судьба сподобит участвовать в похоронах неизвестного солдата. То есть имя и фамилия его известны, но как он умер, за что, кто его родители и где его дом, как-то фатально запутано. Ведомый предприимчи­ вым, но похотливо самолюбивым («Никакой человек не был для него новостью») начме­ дом Институтовым, Алеша почти в прямом смысле попадает в преисподнюю. Так назы­ вается в земной жизни морг больницы, где нужно получить труп и отправить его по назначению. Из разговоров в «царстве мер­ твых» (был такой жанр в античной прозе) он, удивленно молчащий, узнает, что смерть многолика — это проигрыш в игре, где «по­ чему-то больше всего побеждают подлые», но и очищение от жизни и от себя самого, когда живой может быть «страшнее» покой­ ного. Подготовленный таким образом к смерти, он и не чает, что скоро ему придется свыкнуться с мыслью о ней как самой ре­ альной в этом нереальном мире. И тут автор проделывает со своим Але­ шей совсем уж нечто в духе патриархальных поверий и ритуалов: он заставляет его пере­ одеться в форму убитого некогда солдата, отдав тому, неизвестному, свое парадное обмундирование (у трупа такового не ока­ 192